Джей Сазерленд - Scrum на практике. Высокая продуктивность и результаты – прямо сейчас

Большую часть своей взрослой жизни я провел в зонах боевых действий, работая военным журналистом на Национальном общественном радио (National Public Radio, NPR). Когда люди узнавали об этом, они всегда спрашивали меня: «На что это похоже?» Первые несколько лет вопрос возмущал меня. Но я понял, что они хотели понять мои чувства в ситуации, с которой они, надеюсь, никогда не столкнутся. И наконец я придумал ответ: невероятно страшно и ужасно громко.

Однажды ночью в Бенгази (Ливия) я не мог заснуть. Шел 2011 год, и бессонница не была редкостью по большей части из-за того, что добрые граждане были охвачены революционным пылом. Когда они несли плоды мародерства в виде всего оружия, какое могли найти, они думали, что не выстрелить из него было бы откровенным неуважением к Отчизне. При любой возможности они стреляли в воздух, вероятно, не зная, что пули не исчезают в небе просто так. Мое простреленное окно было тому свидетельством. Той ночью они действительно разошлись.

Ливия стала крайней остановкой на моем революционном пути. Я работал по контракту, был основным поставщиком материалов для NPR. Я обозревал события Арабской весны с самого начала, и власть имущие отдела международных новостей считали, что после революционных событий в Каире Ливия станет естественным продолжением карьеры для Лурдес Гарсия-Наварро [20]и меня. Мы были дома лишь несколько дней за последние месяцы.

Я пережил много перестрелок в разных войнах, беспорядках, переворотах и за годы научился определять оружие по звуку выстрелов: как короткими очередями строчит АК-47, как хрипло захлебывается в огне пулемет 50-го калибра, как черным знамением глухо стреляет миномет. Я различаю их все, вплоть до артиллерии, ракет, танков и (моих любимых) девятитонных высокоточных авиационных боеприпасов прямого поражения (или попросту очень больших бомб) – такие Израиль сбросил на одно из зданий в Бейруте, и взрывная волна буквально смела меня с постели. Но в Ливии у Каддафи определенно было пристрастие к оружию, известному только посвященным; я видел и слышал орудия, которые не мог узнать. Той ночью город был охвачен огнем, выстрелы освещали его так, будто опустошающая битва колоссальных масштабов пронеслась по улицам. Мой разум кричал, что тут все неправильно – не потому, что группа идиотов бушевала, стреляя из боевого оружия в многолюдном городе, а потому, что звуки были не теми.

Ливийцы праздновали – потому что схватили, или замучили, или убили, или что-то еще сделали с одним из сыновей Каддафи. Я не был уверен, что именно произошло, и знал, что придется подождать, чтобы узнать. Ливия подавляла меня. Конечно, Каддафи был плохим парнем; но даже тогда, пока продолжалась гражданская война, повсюду были видны знаки кровавой анархии. Вооруженные формирования вдруг поняли, что оружие дало им настоящую власть. Пропускные пункты превратились в станции вымогательства и грабежа, количество радикалов росло, сводились старые счеты, восстанавливалась этническая «справедливость», озверевшие люди рвали друг друга на части. Я уже видел такое раньше, но в Ливии казалось, будто они перешли от освобождения к сражению в Могадишо за неделю, а не за месяцы или годы, как обычно бывает.

Я общался в Facebook с Арнольдом Стронгом – моим приятелем, который служил в диверсионно-разведывательном подразделении рейнджеров. Мы встретились в Кандагаре в 2006-м, когда он еще был майором. Мы поладили и до сих пор остаемся хорошими друзьями. «Ненавижу войну, – написал я. – Она открывает самые черные уголки человеческой души и придает им значение».

«Разве только война?» – ответил он. Арнольд знал, что такое война. Все лето мы провели вместе, скитаясь по югу Афганистана. Никогда не забуду, как утром трясся от страха и как этот огромный угрюмый разведчик по-доброму отнесся ко мне и накормил завтраком. NPR отправляли меня в другую горячую точку. Чтобы добраться туда, мне пришлось двигаться вниз по дороге, которую регулярно сотрясали авиаудары. Он знал войну, страх – и меня.

«Это очень хороший вопрос», – написал я в ответ.

Чтобы объяснить страх, мне нужно немного рассказать о памяти. Когда вы испытываете что-то, оно сохраняется в вашем мозге. Неважно, что вы думаете о воспоминании, хорошее или плохое. Глубоко в вашем мозге им занимается маленькая группа ядер миндалевидной формы – миндалевидное тело. Это происходит без участия когнитивной функции. Сначала наступает эмоциональная реакция.

У памяти есть одно странное качество: каждый раз, когда вы вспоминаете что-то, вы изменяете воспоминание. И каждый раз вы запоминаете результат заново. Это великолепный механизм выживания. Позволяя новому опыту окрашивать прошлые воспоминания, мы выбираемся из ловушки бытия. Мы меняемся, растем, можем преодолевать травмы.

Утром 11 сентября 2001 года Элизабет Фелпс подходила к своему офису, когда второй самолет врезался во Всемирный торговый центр. Из окна она смотрела, как падает одна из башен. Как и большинство людей в тот день, она не могла в это поверить. Она ушла с работы. Целый день смотрела телеканал CNN. Пыталась сдавать кровь. Как и многие люди в тот день, чувствовала себя парализованной и хотела сделать хоть что-то.

Но доктор Фелпс не была первой, кто откликнулся на беду; она не была солдатом, журналистом. Она исследовала память. И особенно ее интересовало то, как связаны эмоции и память. Она и ее коллеги по всей стране решили опросить людей об их воспоминаниях сразу после трагедии. К 18 сентября они распространили опросники по Манхеттену. Затем – еще тысячи анкет по всей стране. Вот некоторые вопросы.

1. Пожалуйста, опишите, как вы узнали о террористическом нападении на США.

2. В котором часу вы впервые услышали о нападении?

3. Откуда вы узнали о трагедии (из какого источника получили информацию)?

4. Где вы были?

5. Что вы делали?

6. Кто находился с вами?

7. Как вы себя чувствовали, когда впервые услышали о нападении?

Опросник заканчивался просьбой оценить, насколько люди уверены в своих воспоминаниях.

Исследователи снова провели опрос год спустя. Затем три года спустя. Затем десять лет спустя. Вот что удивительно: со временем воспоминания становились все менее точными, однако уверенность оставалась высокой. В интервью научно-популярному журналу Scientific American доктор Фелпс сообщила следующее.

Если вы изучите воспоминания об 11 сентября, то заметите, что почти каждый говорит: «Я знаю, где был, с кем был», – и т. д. Каждый думает: «Я никогда этого не забуду». Но исследования за последние тридцать лет показали, что люди не всегда правы, когда так говорят. У вас не получится даже убедить их в том, что воспоминания неверны. Единственное возможное возражение: данные предполагают, что воспоминание ложно.