Грант Фолкнер - Начни писать. 52 совета для развития творческих способностей

«Мне нравятся мои уведомления об отказе. Они показывают, что я стараюсь», – говорила поэтесса Сильвия Плат.

Отказ – это знак, что вы живете на полную катушку, ломаете границы, открываете двери. Знаете, как проще всего не получить отказ? Не пытаться. Многие писатели избалованы миром, где нет риска быть отвергнутым. Это удобная стратегия, но она гарантирует ограничение развития. Пробуйте, и вы откроете для себя особое питание, которое может предложить только отказ.

Напишите слово «осу» на листе бумаги и повесьте над своим столом. Каждый день, когда будете садиться за работу, выделите время, чтобы сказать «осу» себе и подумать, что это означает для вашего творчества. Когда вы получите отказ в следующий раз, скажите «осу» и задумайтесь, как набраться терпения, решительности и настойчивости. Уважайте искусство упорства и выдержки и сделайте его частью своего подхода к жизни.

Написать свою историю своим способом – порой одна из сложнейших задач для писателя.

Когда я решил стать писателем, друг моих родителей, который, конечно, был озабочен моей способностью зарабатывать на жизнь этим трудом, отвел меня в сторону и сказал: «На твоем месте я бы взял пять лучших бестселлеров из списка New York Times, изучил их и сделал то же самое».

К счастью, благодаря моей юношеской самоуверенности, если не высокомерию, я не послушал его совета. Не то чтобы я решил игнорировать все, чему меня могут научить другие, но я хотел найти себя в литературе – точнее, создать себя. Литература для меня была способом выражения, а не бездумным следованием шаблонам достижения успеха. Друг моих родителей говорил о разработке продукта – о том, чтобы вычислить компоненты повествования и расставить их в нужных местах, – а меня заботили вопросы души. Потому что я считаю литературу священным делом, которое нужно защищать и уважать.

И все же я часто вспоминаю его совет, потому что все более отчетливо ощущаю бурление рынка. Новый модный автор – «свежий голос», «потрясающий дебют!». То, как пишут другие, их стилистические прикрасы, повествовательные приемы, просачивается в меня. Я думаю о романах, которые читал в колледже, и тех, рецензии на которые вышли в последнем воскресном номере New York Times. Я думаю о романах, о которых мне рассказывали друзья, и тех, которые вижу на полках в моих любимых книжных. Чистота выражения, которую я искал, будучи молодым автором, – уникальная история – часто теряется в путанице всех этих голосов.

Мы все пишем в присутствии других. Независимо от уровня нашего одиночества, другие всегда заглядывают через плечо и читают с нами. Я часто слышу советы одного из моих любимых авторов, который велит не писать как для открыток Hallmark. Воображаемый редактор советует направить историю в определенную сторону, чтобы поддержать темп повествования. Агент хмурится и говорит: «Вот что тебе нужно сделать, чтобы это продавалось». Когда я принимал участие в писательской группе, я очень хорошо изучил вкусы некоторых членов и в результате осознал, что пишу не ради истории, а чтобы угодить им.

Но мне скоро наскучило писать, чтобы кому-то угодить. Я сочинял без погони за тайной, которая наполняет творчество смыслом. Ничто меня не удивляло, а если автор не удивлен и не очарован своей работой, вряд ли это случится с читателем. Я боялся, что могу стать писателем, который живет ради мифического читателя, но в результате установит с ним скудные отношения, потому что не пишет для себя. Творчество – прежде всего способ прояснить свои мысли, и у него есть ценность даже помимо привлекательности для других. «Когда я сочиняю, я стараюсь забыть о необходимости публикации, или продаж, или поиска читателя. Такие мысли мне мешают», – сказала в одном из интервью писательница Максин Хонг Кингстон.

Я часто думаю, какие слова я считаю самыми полезными для жизни писателя (или для жизни в целом). Я узнал их на уроке гуманитарных наук в колледже: греческая максима «Познай самого себя», совет не обращать внимания на мнение толпы. В 18 лет мне это казалось очень простым, но потом мне потребовалось около 20 лет на то, чтобы понять, насколько сложно познать себя.

Это действительно сложно. Мы по своей природе существа, трудные для понимания, постоянно меняющиеся, ищущие и скрывающиеся. Большинство навыков мы осваиваем через мимикрию. Ребенок учится говорить через слова, которые слышит от родителей. Я, без сомнения, научился писать, отчасти имитируя других авторов. Мой голос работает через голоса многих других, и уникальность моего выражения похожа больше на коллаж, чем на сольную партию одного инструмента. Я фильтрую слова с помощью подсознательного жюри, внутренних наставников. Даже освобождаясь от слов других, я принимаю все рассуждения, которые так или иначе вплелись в мое существо.

Из-за такого вавилонского столпотворения в моей голове мне иногда приходится останавливаться и спрашивать себя: кто пишет эту историю? Считаю ли я ее эмоционально и интеллектуально захватывающей? Пишу ли я по чужому лекалу? Или же создаю то, от чего у меня волосы встают дыбом, тает мое сердце? Я ли здесь главный?

Иногда я представляю себе Германа Мелвилла, пишущего в наше время. Если бы он посещал семинары или писательские группы, бьюсь об заклад, никто не стал бы ему советовать включать пространные пояснения о китобойном промысле в «Моби Дика». Какой редактор взялся бы печатать такой роман? Безусловно, без них повествование было бы более прямым и чистым, но, на мой взгляд, они необходимы для создания текстуры, ощущения масштабов истории. Мне хочется думать, что Мелвилл не стал бы слушать никого, кто бы советовал ему писать «Моби Дика» иначе. Я надеюсь на это. Потому что он в ответе за свою историю.

Когда Джуно Диас [15] Джуно (Хунот) Диас (род. 1968) – американский романист доминиканского происхождения, до 6 лет жил в испаноязычном Санто-Доминго, потом его семья переехала в США. Пишет на английском. прочел «Моби Дика», он сказал, что этот роман включает в себя «двадцать пять английских». У него самого была мечта написать книгу, которая бы отразила все языки, которые он знает. Диас подходил к языку как к явлению гибкому, не фиксированному, а живому и меняющемуся. Он собирал язык из речи, которую слышал вокруг себя, и из книг, которые читал, и сочинял свои истории на смеси испанского и английского, воздушной и символичной в революционном смысле. Чтобы так писать, необходимы дерзость и отвага, и он, несомненно, рисковал получить отказ от издательства. Но он был в ответе за свою историю, на службе у всех языков, необходимых для того, чтобы ее рассказать, а не у продукта.