Дэвид Харви - Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений

Все эти сложности наиболее мощно представлены в процессе инфляционной девальвации денег как меры стоимости. Стабильные уровни инфляции фордистско-кейнсианской эпохи (как правило, 3 % и редко выше 5 %) ушли в прошлое начиная с 1969 года, а затем, в 1970-е годы, инфляция во всех ключевых капиталистических странах ускорилась до двузначных показателей (см. рис. 9.6). Хуже того, инфляция стала крайне нестабильной – как в сопоставлении между отдельными странами, так и внутри них, и это оставляло каждого в сомнении по поводу того, какой может быть подлинная ценность (покупательная способность) той или иной валюты в ближайшем будущем. Как следствие, деньги стали бесполезны в качестве средства сохранения стоимости на любом отрезке времени (реальная процентная ставка, рассчитанная как денежная процентная ставка минус уровень инфляции, в 1970-х годах на протяжении нескольких лет была отрицательной, что лишало смысла попытки накопления ценности в денежной форме). Для эффективного сохранения ценности требовалось найти альтернативные средства. Именно поэтому началась масштабная инфляция цен на различные виды активов – предметы коллекционирования, произведения искусства, антиквариат, дома и т. д. В 1973 году приобретение работ Дега или ван Гога определенно превосходило любой иной вид инвестиций с точки зрения капитальных выгод. Действительно, можно утверждать, что рост художественного рынка (с его озабоченностью авторской подписью) и значительная коммерциализация культурного производства начиная примерно с 1970 года имели много общего с поиском альтернативных средств сохранения ценности в условиях, когда привычные денежные формы были не в состоянии это сделать. Хотя в развитых капиталистических странах в 1980-х годах товарная инфляция и общая инфляция цен в некоторой степени были поставлены под контроль, как таковая проблема инфляции никоим образом не ушла. Инфляция свирепствует в таких странах, как Мексика, Аргентина, Бразилия и Израиль (недавно во всех этих странах уровень инфляции составлял сотни процентов), а в развитых капиталистических странах мерещатся общие перспективы инфляции – здесь в любом случае можно утверждать, что инфляция цен на активы (недвижимость, произведения искусства, антиквариат и т. д.) пришла в начале 1980-х годов на смену отступившей инфляции на товарных рынках и на рынке труда.

Крах денег как надежного выражения меры стоимости сам по себе создал кризис репрезентации в развитом капитализме. Остроту и масштаб ему придали выявленные выше проблемы пространственно-временного сжатия. Скорость колебаний валютных рынков в глобальном пространстве, исключительная мощь потоков денежного капитала на достигших глобальных масштабов фондовом и финансовом рынках и волатильность того, что может представлять собой покупательная способность денег, формируют, так сказать, кульминационный момент в том принципиально проблематичном пересечении денег, времени и пространства в качестве взаимосвязанных элементов социальной власти в политической экономии постмодерна.

Кроме того, несложно увидеть, как все перечисленное может создавать более общий кризис репрезентации. Ключевая ценностная система, к которой всегда апеллировал капитализм, чтобы обосновывать и прогнозировать свои действия, дематериализуется и смещается, временны́е горизонты сжимаются, так что сложно в точности сказать, в каком пространстве мы находимся, когда заходит речь об оценке причин и следствий, смыслов или ценностей. Интригующая выставка под названием «Нематериальное», прошедшая в Центре Помпиду в 1985 году (одним из ее консультантов выступал не кто иной, как Лиотар), была, возможно, зеркальным отражением исчезновения материальных репрезентаций ценности в условиях более гибкого накопления и неразберихи по поводу того, что же может означать утверждение в духе Поля Вирилио об исчезновении времени и пространства в качестве имеющих смысл для человеческой мысли и действия измерений.

Предположу, что существуют и более осязаемые и более материальные способы оценки значимости пространства и времени для состояния постмодерна, чем предложенный выше. Например, необходима возможность анализа того, каким образом меняющийся опыт пространства, времени и денег сформировал своеобразную материальную основу для становления отдельных систем интерпретации и репрезентации, а также для появления способов, посредством которых вновь смогла утвердиться эстетизация политики. Если рассматривать культуру как такой комплекс знаков и обозначений (включающий язык), который вплетается в коды передачи социальных ценностей и смыслов, то к решению задачи по распутыванию ее сегодняшних сложностей можно приступать по меньшей мере с признания того, что деньги и товары сами по себе являются исходными носителями культурных кодов. Поскольку товары и деньги полностью включены в процесс обращения, это означает, что культурные формы прочно встроены в ежедневный процесс оборота капитала. Поэтому следует начинать именно с повседневного опыта, связанного с деньгами и товарами, вне зависимости от того, могут ли отдельные товары или даже целые знаковые системы извлекаться из общей массы и составлять основу «высокой» культуры или того специализированного имиджмейкинга, который мы уже имели повод прокомментировать.

Уничтожение пространства посредством времени радикально изменило набор товаров, входящих в повседневное воспроизводство. Произошла реорганизация бесчисленных систем локальных продуктов питания путем включения их в глобальный товарообмен. Например, французские сыры, в 1970-х годах фактически недоступные нигде в Америке, за исключением нескольких гастрономических лавок в крупных городах, теперь масштабно продаются на всей территории США. И если расценивать этот кейс как некий образец элитного потребления, то пример потребления пива предполагает, что интернационализация продуктов, которые традиционная теория размещения производства всегда рассматривала в высокой степени ориентированными на рынок, теперь завершена. В 1970 году Балтимор был, по существу, городом одной марки пива, производимой там же, однако первые региональные образцы пива из таких мест, как Милуоки и Денвер, а затем и пиво из Канады и Мексики, за которыми последовали европейские, австралийские, китайские, польские и т. д. сорта, оказались дешевле. Прежде экзотические продукты питания стали общераспространенными, тогда как популярные локальные деликатесы (в случае Балтимора – голубые крабы и устрицы), некогда относительно недорогие, подскочили в цене, когда они сами оказались интегрированными в торговлю на дальние расстояния.