Дэвид Харви - Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений
- Название:Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент Высшая школа экономики
- Год:2021
- Город:Москва
- ISBN:978-5-7598-2257-8, 978-5-7598-2369-8
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Дэвид Харви - Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений краткое содержание
Книга считается одним из важнейших источников по социально-гуманитарным наукам и будет интересна широкому кругу читателей.
Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Этот проект подчинения пространства и возобновления капиталистического роста был столь успешен, что экономист Альфред Маршалл в 1870-х годах мог с уверенностью заявлять, что влияние времени в экономической жизни «более фундаментально, чем влияние пространства», тем самым консолидировав тот приоритет времени над пространством в социальной теории, который мы уже отмечали. Однако эта трансформация заодно подрывала постижимость и смысл реалистической прозы и живописи. Золя в романе «Земля» предсказывал конец жанра, в котором сам и работал, вместе с концом натурального крестьянского хозяйства во Франции, вложив в уста школьного учителя идею, что казавшийся неизбежностью импорт дешевой американской пшеницы обязательно похоронит локальность (ее местечковую политику и культуру) в потоке иностранных влияний. Фрэнк Норрис [81] Бенджамин Фрэнклин Норрис-младший (Norris; 1870–1902) – американский писатель и журналист, один из первых представителей натурализма в литературе США. Романы Норриса «Спрут: Калифорнийская история» (1901) и опубликованный посмертно «Омут: История Чикаго» составляют дилогию «Эпос пшеницы», посвященную биржевым спекуляциям.
по ту сторону Атлантики ощущал ту же самую проблему в романе «Спрут»: выращивавшим пшеницу калифорнийским фермерам приходилось признавать, что они были «просто частью громадного целого, элементом обширного скопления предназначенных под пшеницу земель во всем мире, ощущающим воздействие событий, которые происходили за тысячи миль от них». Как, столкнувшись с вызовом всей этой пространственной одновременности, можно было писать с использованием повествовательных структур реализма что-то иное, нежели местечковый и в некоторой степени «нереалистический» роман? Реалистические повествовательные структуры в конечном счете предполагали последовательное развитие сюжета, как если бы он разворачивался связно во времени, событие за событием. Подобные структуры не соответствовали реальности, в которой два одновременно происходящих события в совершенно разных пространствах могли пересекаться таким образом, что это изменяло сам ход вещей. Модернист Флобер первым пошел по пути, который не смог воспроизвести реалист Эмиль Золя.
Именно посреди этой стремительной фазы временно-пространственного сжатия возникла вторая большая волна модернистских новшеств в эстетической сфере. Но насколько модернизм в таком случае можно интерпретировать как реакцию на кризис восприятия пространства и времени? Исследование Стивена Керна «Культура пространства и времени, 1880–1918» [Kern, 1983] делает подобное предположение весьма убедительным.
Керн признает, что «телефон, беспроводной телеграф, рентген, кинематограф, автомобиль и аэроплан создали материальные основания» для новых способов осмысления и переживания времени и пространства. Хотя Керн охотно поддерживает идею независимости развития отдельных элементов культуры, он фактически утверждает, что «интерпретация таких явлений, как классовая структура, дипломатия и военная тактика, с точки зрения модусов времени и пространства делает возможной демонстрацию их принципиального подобия развернутым изображениям времени и пространства в литературе, философии, науке и искусстве» [Kern, 1983, р. 1–5]. Не формулируя какой-либо теории технологических инноваций, капиталистической динамики в пространстве или культурного производства, Керн предлагает только «обобщения относительно ключевых культурных свершений этого периода». Однако его описания выдвигают на первый план невероятную неразбериху и противостояния в рамках спектра возможных реакций на растущее ощущение кризиса в опыте времени и пространстве, которое концентрировалось начиная с 1848 года и, казалось, достигло критической точки перед Первой мировой войной. Между прочим, отмечу, что промежуток 1910–1914 годов в целом является тем периодом, который многие историки модернизма (начиная с Вирджинии Вулф и Д.Г. Лоуренса) называют ключевым в эволюции модернистского мышления [Bradbury, McFarlane, 1976, р. 31]. С этим соглашается Анри Лефевр:
Около 1910 года пошатнулось пространство, общее для здравого смысла, науки, социальной практики, политической власти, пространство, служащее содержанием как повседневной речи, так и абстрактной мысли, среда и канал сообщений… Евклидово пространство, пространство перспективное исчезает как референт вместе с другими общими местами (городом, историей, родством, тональной системой в музыке, традиционной моралью и т. д.). Переломный момент [Lefebfe, 1974, р. 25; Лефевр, 2015, с. 39–40].
Примем во внимание несколько аспектов этого ключевого момента, состоявшегося, что довольно важно, в промежутке между появлением специальной теории относительности Эйнштейна в 1905 году и общей теории относительности в 1916 году. Не будем забывать и о том, что Форд запустил свою сборочную линию в 1913 году. Он делил производственные задачи на части и распределял их в пространстве таким образом, чтобы достичь максимальной эффективности и минимизировать сопротивление в потоке производства. Таким образом, Форд использовал определенную форму пространственной организации для ускорения времени оборота капитала в производстве. В этом случае время можно было ускорять (разгонять) с помощью контроля, установленного посредством организации и фрагментации пространственного способа производства. Однако в тот же самый год состоялась трансляция с Эйфелевой башни первого кругосветного радиосигнала, что подчеркнуло способность сжимать пространство в одновременность мгновенного в универсальном публичном времени. Сила беспроводной связи была явственно продемонстрирована годом ранее вместе с быстрым распространением новостей о затонувшем Titanic (который сам по себе был символом скорости и перемещения масс), потерпевшем бедствие во многом точно так же, как примерно 75 лет спустя на высокой скорости опрокинется паром Herald of Free Enterprise [82] Катастрофа парома Herald of Free Enterprise в 1987 году в проливе Ла-Манш стала самой крупной, произошедшей с британскими пассажирскими лайнерами со времен Titanic . Причиной катастрофы стал набор максимально возможной скорости. Во время инцидента погибли 193 человека.
. Публичное время становилось еще более гомогенным и универсальным на всем протяжении пространства. И это происходило не только в торговле и железнодорожной сфере, поскольку организация крупномасштабных транспортных систем и всех иных временны́х координаций, которые делали сносной жизнь в крупных городах, также зависела от появления некоего универсального и общепринятого ощущения времени. Более 38 млн телефонных звонков, сделанных в США в 1914 году, подчеркивали ту силу, с которой публичное время и пространство вторгались в повседневную и частную жизнь. В действительности отсылка к приватному времени могла иметь смысл лишь с точки зрения подобного публичного ощущения времени. Де Кирико метко воздал должное этим качествам, поместив часы (необычный жест в истории искусств) на видное место в своих картинах 1910–1914 годов.
Интервал:
Закладка: