Шарон Зукин - Культуры городов [litres]

Возможно, на торговых улицах происходил еще и такой вид обмена: выполняя роль домашней хозяйки, женщина становилась примером для девочек и укрепляла свой авторитет вне дома, в общественном пространстве, среди торговцев (см. также: Ewen 1985). Возможно, это воспоминание делает Одри Лорд ближе к Кейт Саймон, а в чем-то и к матери Вальтера Беньямина, и к моей.

При этом на торговых улицах своего района Лорд испытывает двойное давление: и как чернокожая, и как девочка.

В 1936–1938 годах 125-я улица между Леннокс и Восьмой авеню, позднее ставшая торговой Меккой всего черного Гарлема, была еще смешанной в расовом смысле территорией, управление и попечительство над которой находилось главным образом в руках белых владельцев. Были магазины, куда черных покупателей пускали неохотно, в других не было ни одного черного продавца. Даже там, где были готовы взять у нас деньги, это происходило с оговорками, да и брали часто слишком высокую цену. (Именно против этого выступал Адам Клейтон Пауэлл-мл., когда пикетировал и призывал к бойкоту рынка Блюмстейна и Вейсбеккера в 1939 году, пытаясь, небезуспешно, добиться трудоустройства черных на 125-й улице.) На улицах царило напряжение, как всегда в расово неоднородных переходных зонах. Помню, как еще совсем маленькой девочкой я съеживалась от специфического звука, хрипло-резкого гортанного скрежета, потому вслед за ним на моей курточке или ботинке часто оказывался гнусный сгусток серой мокроты. Мама стирала их обрывками газеты, которые всегда носила с собой в сумочке (Lorde 1982, 17).

Как и в воспоминаниях Казина о Браунсвилле, в мемуарах Лорд отчетливо ощущается чувственное отвращение, а также указания на изменения в расовом составе. Однако упадок и расовые изменения для черной женщины и белого мужчины имеют совершенно разные значения: если для Казина переход от евреев к черным означает еще более глубокое падение, то для Лорд он же означает путь к равноправию.

Кроме прочего, Лорд описывает регулярные домогательства белого владельца магазина на Вашингтон-Хайтс, недалеко от Гарлема, что для юного покупателя женского пола представляет собой еще один вид опасностей, подстерегающих на местных торговых улицах. Владельцем был «белый мужчина со слезящимися глазами и похожим на неполучившееся желе животом, который свисал из штанов» (1982, 49). Он продавал читаные комиксы и, предлагая обычный эротически нагруженный обмен услугами, одновременно очаровывал автора своим товаром и отталкивал своей внешностью и вечной сигарой:

«Дай-ка я тебе подсоблю, дорогуша, так тебе виднее». И я чувствовала, как его похожие на сосиски липкие пальцы обхватывают талию и тянут меня сквозь тошнотворный слой сигарного дыма к верхней полке, заваленной комиксами про Багз Банни и Порки Пиг. …Когда он наконец разжимал пальцы и опускал меня на долгожданный пол, я чувствовала себя замаранной и напуганной, как будто поучаствовала в каком-то грязном и непристойном ритуале.

Взамен она получала еще один комикс бесплатно – неплохое вознаграждение для девочки, чьи родители считают каждое пенни.

Даже мой почти сверстник, писатель Джон Эдгар Уайдмен, выросший, как и его мать, в Хоумвуде, историческом черном гетто Питтсбурга, воспринимал специфическое устройство торговых улиц черных районов как культурно близкую среду даже в незнакомом городе. Когда в 1959 году Уайдмен, поступив в Пенсильванский университет, переехал в Филадельфию, он и его немногие чернокожие однокурсники «колесили на автобусах по Фили в поисках мест, похожих на родные, таких как угол Фрэнкстаун и Брастон в Хоумвуде. Чтобы там были бильярдная, парикмахерская, закусочная, магазин пластинок, чтобы туда-сюда расхаживали разряженные во все цвета радуги негры, останавливаясь поболтать на углу» ( Wideman 1984, 32). В итоге они «нашли Южную улицу. Прямо за мостом, если не торопишься, можно и пешком дойти. Это было максимально отдаленное от университета и максимально приближенное к дому место в Филадельфии. Другой мир». Спустя тридцать – сорок лет Уайдмен по-своему переживает опыт, знакомый еще Честеру Хаймсу и Лэнгстону Хьюзу, а до определенной степени и их современникам из еврейских иммигрантов. Чтобы найти себя в городе, нужно найти «дом»; построенная на различиях идентичность воспроизводится как реальной сегрегацией, так и ощущением сегрегации, а также сходством этнических торговых улиц.

Примерно в то же время, когда я уехала из Филадельфии и с 11-й улицы, мать Уайдмена стала замечать приметы упадка Хоумвуда. Упадок состоял не столько в изменении расового состава, сколько в деформации когда-то устойчивого сообщества принадлежащих к рабочему классу чернокожих. В небольших магазинах на торговых улицах, вероятно, тоже создавалось впечатление затягивающейся петли, по выражению Уайдмена, однако сам он выбрал пример супермаркета, отделения крупной сети, в котором по идее должны были поддерживаться четкие стандарты чистоты и централизованного управления. «Некоторые симптомы были неявные и проявлялись постепенно. Так постепенно умирал супермаркет A&P. Сначала перестали мыть полы. Потом перестали заполнять полки. Среди покупателей становилось все меньше белых. Треснувшее стекло витрины так никто и не заменил. Когда они наконец закрылись, то объявление об этом повесили поверх расходящейся, заклеенной скотчем трещины» ( Wideman 1984, 75).

В этом воспоминании также слышится сожаление о «мире, который мы потеряли». Вне зависимости от ассортимента торговой улицы и степени сегрегации этнической группы в других торговых точках, с 1960-х годов уровень торговых улиц и получаемого на них опыта стал постепенно снижаться. «Это был центр всего юго-востока города, – говорит Кертис Стронг – профессиональный боксер, чемпион штата Иллинойс и герой видео, снятого социологом Лоиком Ваканом, в котором они беседуют о 63-й улице в Чикаго. – В 1960-х это было самое оживленное место. Здесь было все, что хочешь… [Был] супермаркет A&P, «Бастер Браунс» [крупная сеть магазинов детской обуви], “Макдональдс”».

Эти воспоминания подводят нас к недавней истории. В 1960-х годах мы вошли в новый период – период постмодернистского города, или, иначе говоря, период упадка, переустройства и точечного восстановления современного города. Все это произошло на фоне долгосрочного развития пригородов и перемещения туда из старых городов капиталовложений, офисной занятости и наиболее развитых и современных предприятий. Однако основным вопросом в общественной дискуссии о городах Америки в тот период стала связь между расой и экономическим упадком и приравнивание «проблемы городов» к «негритянскому вопросу» ( Beauregard 1993, ch. 7). И это изменение дискурса выразилось не только в перемещении населения и рынках жилья, но и в трансформации целых районов и местных торговых улиц. После массовых беспорядков середины-конца 1960-х годов белые владельцы магазинов и покупатели покинули районы, которые поколение, а то и два иммигрантов и их детей называли своими. Опасались ли они поджогов, расправы, или краж, или потери социального статуса, или просто физического контакта – так или иначе, люди уехали. Этнический состав многих торговых улиц поменялся достаточно резко. «Гетто» распространилось на мой район на севере Филадельфии, и 11-я улица – как когда-то улица Маршала, куда мои родители ходили за покупками еще детьми, – осталась лишь в детских воспоминаниях.