Шарон Зукин - Культуры городов [litres]

Сковил-авеню шла по краю черного гетто от 55-й до 14-й улицы. Это были самые жуткие трущобы, которые я когда-либо видел. Однажды полицейские посчитали, что по 40 кварталам, выходящим на Сковил-авеню, единовременно курсировало порядка 1500 проституток. Это были черные шлюхи, как правило, за тридцать, безвкусно одетые, покрытые шрамами, с помутненным рассудком, часто беззубые, больные, нищенствующие. Большинство чернокожих мужчин района жили на заработанные шлюхами деньги или грабили их клиентов – «ханки». Они играли по мелочным ставкам, дрались, пили ядовитого «белого мула», резали друг друга и помирали в канаве.

Спустя несколько лет Хаймс занялся историей Кливленда и раскрыл факты соучастия белых в создании этого района. Белые владельцы сталелитейных заводов нанимали неквалифицированных рабочих из Восточной Европы, которых называли «ханки» или венграми. Они приезжали в Соединенные Штаты без жен и детей и нередко пользовались услугами афроамериканских проституток, создавая таким образом базу для занятости местных женщин, тогда как черных мужчин нанимали только в качестве штрейкбрехеров. И пусть эти сведения помогли Хаймсу лучше понять свой район и его историю, – боль, которую испытываешь, когда вместо районной торговой улицы у тебя Сковил-авеню, никуда не денется.

И какой бы страшной ни казалась улица, каким бы богатым ни был культурный капитал отдельных людей, место всех чернокожих было в черном гетто, поскольку в другие общественные места они не имели доступа. В том же 1926 году, будучи студентом Государственного университета Огайо в Коламбусе, Хаймс ходил «на все черные мюзиклы на Уоррен-стрит, пролегавшей в квартале от Лонг-стрит, которая шла через самые мрачные трущобы черного гетто. На Уоррен-стрит черные братья так часто убивали друг друга по тому или иному поводу, что улицу стали называть Бирманская дорога» (1990, 26). Отчего же студента университета так тянет в гетто? «Во всех кинотеатрах центра Коламбуса и белых районов черных либо пускали только на балкон, либо не пускали вовсе. Черных не обслуживал ни один ресторан с белыми клиентами, даже рядом с Государственным университетом Огайо. И, проходя мимо, я всегда внутренне напрягался» (1990, 26).

Такие ограничения усложняют структуры торговых улиц в черных гетто: они для «социальных низов», так как там продаются дешевые товары, и они «этнические», поскольку обслуживают определенную культурную группу. По тем же причинам такие места являются региональными центрами коммерции, поскольку здесь закупается все черное население города и окрестностей, и в то же время – районными торговыми улицами. Седьмая авеню или 125-я улица в Гарлеме, Саут-Стейт-стрит в Чикаго и Пенсильвания-авеню в Балтиморе – все это центры этих городов для афроамериканцев. Там проходят лучшие «черные» развлекательные мероприятия, складываются центры политической организации и информации. Такое разнообразие при использовании этого пространства стирает границы между социальными верхами и низами чернокожего населения, между развлечением и реальной опасностью, между днем и ночью. «То было время расцвета Саут-Стейт-стрит», – пишет в своей автобиографии Лэнгстон Хьюз о местах недалеко от Чикаго-Луп, какими он увидел их в 1916 году ( Hughes 1940, 33):

Это была кишащая неграми улица с десятками театров, ресторанов и кабаре. Веселье от заката до рассвета. В полночь здесь было как днем. На улице было полно рабочих, картежников, проституток, сутенеров, проповедников и грешников. Дома по обе стороны улицы были перенаселены. Приличного жилья вы бы не нашли ни за какие деньги. Город наводнили спекулянты, гангстеры, головорезы.

Даже более будничная торговая улица местного масштаба – 145-я на западе Гарлема – была куда разнообразнее похожих пространств в еврейских мемуарах, даже браунсвилльской Питкин-авеню. Американская поэтесса карибского происхождения Одри Лорд (Lorde 1982, 50) вспоминает, как ходила с двумя сестрами – «три маленькие черные куклы с коленками, отмытыми до блеска, и тщательно заплетенными косичками» – по 145-й улице в конце 1930-х:

Мы пыхтели на подъеме, и на пути у нас были: бар «Звездная пыль», «Парикмахерская Микки: холодное и горячее выпрямление волос», бар «Гарлем-Боб», кафе «Мечта», парикмахерская «Свобода», и сигарный магазин «Оптимо». …Там был «Продовольственный магазин тетушки Мэй» и» Магазин женской и детской одежды у Сэди». Был бар «Китайское рагу» и баптистская церковь Миссии Шилоха, выкрашенная в белый цвет с витражными окнами по фасаду, магазин пластинок с пристегнутым цепочкой большим радио на входе, из которого доносилась музыка, задающая ритм согревающейся утренней улице. А на углу с Седьмой авеню, пока мы, взявшись за руки, ждали зеленого светофора, из темной прохлады за створками дверей «Полуденного салуна» до нас доносились таинственные и притягательные ароматы сдобы.

В различных названиях магазинов читается и корпоративная идентичность (сигары Оптимо), и частная собственность (тетушка Мэй, Сэди), и афроамериканская история (парикмахерская «Свобода»), и связь между этносом и сегрегацией (выпрямление волос и баптистская церковь), и местный китайский ресторан, в те годы куда чаще встречавшийся на Манхэттене, чем в любом другом городе Америки. Кроме прочего, такое разнообразие предполагает другое представление о «выходе в город». Это далеко не только торговая улица, здесь явственно присутствие мужчин – мужчин, которые не заняты днем, потому что работают ночью или не работают вовсе. Мужчины ходят в церковь, слушают поп-музыку, выпивают в барах. На еврейских торговых улицах, если это не хасидский район, мужчин не так много. В моем районе в послевоенные годы большинство женщин занимались исключительно домашним хозяйством. Во времена Казина и Саймон многие женщины брали надомную работу на текстильных фабриках. Черные женщины, напротив, трудились домработницами, в магазинах, ресторанах, а потом и в офисах. В будни они не могли ходить за покупками. Тем не менее, черные женщины были важными клиентами для местных магазинов. Одри Лорд с воодушевлением описывает, каким авторитетом пользовалась ее мать, что обусловливалось отчасти характером, ее статной фигурой, отчасти – ее убедительным исполнением семейной роли добытчицы продовольствия в местном контексте на соседской торговой улице.

Незнакомые люди обращались к ней у мясных рядов на рынке и спрашивали ее мнения относительно свежести мяса, его вкусовых качеств и годности для приготовления таких-то и таких-то блюд, и мясник, уже вне себя, тем не менее дожидался, пока мама выскажет свое мнение, естественно, критическое, но вместе с тем вполне уважительное. Незнакомые люди доверяли моей матери, и я понятия не имела почему, но от этого она казалась мне куда более могущественной, чем была на самом деле (Lorde 1982, 17).