Шарон Зукин - Культуры городов [litres]

Среди прочих магазинов, там было три «еврейских» деликатесных лавки, где нарезали тонкими ломтиками соленого лосося, взвешивали серебристую селедку, а из бочек с рассолом выуживали всевозможные соленья. Было три булочные, торговавших собственного изготовления рогаликами, халами, ржаным хлебом с тмином, булочками с луком, солеными палочками, а также кексами с посыпкой и сдобными бантиками, которые я называла свиными ушками, пока не побывала во Франции, где меня просветили, что это папильоны. Дочь пекаря училась со мной в одном классе, ее мама работала за прилавком. В соседней лавке миссис Фокс продавала масло, яйца и сыр. Она говорила с восточноевропейским акцентом, точное происхождение которого остается для меня тайной по сей день, и поверх домашнего платья носила коричневый кардиган и белый передник. Она всегда давала мне кусочек эмментальского сыра, который мы называли швейцарским, или чудесного домашнего мюнстера.

Миссис Фокс, семья булочника и обширное семейство владельцев деликатесной лавки – все жили над своими заведениями. Еще были две мясные лавки – кошерная и некошерная, и рыбный магазин, где в резервуаре плавал живой карп. Футболки и джинсы мне покупали в промтоварном, расположенном в одном квартале от перекрестка, а сандалии – в детском обувном через дорогу. Овощных лавок было несколько, но мама ходила только в одну. Она могла объявить Бену бойкот за помидор с гнильцой, но в итоге мы всегда возвращались к нему. Та же история с мясником Мейером, не выпускавшим из зубов окурок сигары, даже когда разделывал цыпленка. Его жена Этель сидела за кассой, а сын Харви помогал за прилавком и казался мне похожим на Элвиса Пресли.

Какие бы близкие отношения ни связывали нас с торговой улицей, мы понимали, что она стоит на нижней ступени культурной и географической иерархии. Кинотеатры, банки и супермаркеты – аванпосты доминирующей коммерческой культуры – располагались чуть дальше, но в пределах пешей прогулки. Рядом с ними была местная библиотека. Фастфудов на Брод-стрит еще не было, но перекусить можно было у стойки ресторанчика Horn and Hardart рядом с филиалом сети магазинов автозапчастей Pep Boys. Чтобы купить что-то более серьезное из одежды, пообедать в ресторане или посмотреть новый фильм, мы садились на автобус до центра.

11-я улица, как и другие местные торговые улицы, отражает как своеобразие, так и ассимиляцию городской светской этнической культуры. Социальное воспроизводство этой культуры происходит с определенной степенью отдаления от других групп: в нашем случае от неевреев, но главным образом от неевропейцев и, безусловно, от афроамериканцев (см.: Massey and Denton 1993). И все же дружественная обособленность общественного пространства торговой улицы демонстрирует не только замкнутость этнического сообщества. В нем отражается и сравнительно небольшой круг общественной жизни, связанный с географическими границами сообщества и обусловленными ими общественными пространствами гендерных и социальных групп. Жизнедеятельность местных торговых улиц ставит под сомнение некоторые постулаты урбанистической социологии, поскольку ее продуктом становятся как различия, так и целостность. Торговые улицы демонстрируют необходимость понимания этничности как сложной формы идентичности, создаваемой тысячами различных социальных контактов в общественном пространстве – от непосредственного общения до более абстрактных трансакций коммерческого обмена (см.: Harvey 1985a; Sennett 1990, 163–168) [46] Социологи вспомнят работу профессора Чикагского университета Джеральда Саттлса (Gerald Suttles, 1968), чья концепция «упорядоченной сегментации» предполагает важность значения, приписываемого этническими группами занимаемой ими территории, для создания своего морального сообщества. Моя работа отличается от работы Саттлса, поскольку меня в больше степени, нежели этническая дифференциация, интересует общественное пространство, в особенности коммерческие пространства. Я не ограничиваю сферу своих интересов «трущобными» сообществами; более того, этнические вопросы, как и проблемы городского пространства, я рассматриваю как реакцию на серьезные политические и экономические факторы. .

Этническая принадлежность на этих улицах иногда заменяет близкие отношения. Если своих ближайших соседей на Одиннадцатой улице мы встречали редко, то о работниках магазинов нам было известно многое. А благодаря принятой тогда среди детей и матерей многословной манере совершения покупок они были тоже осведомлены о нас в достаточной степени. На самом деле между нами было много общего. 11-я улица напоминает о тех давних временах с их связью соседства и выживания, когда на территорию практически не наведывались чужаки (см .: Hields 1992a), а торговые улицы удовлетворяли потребности и в общении, и в материальных товарах в отсутствие больших торговых центров, торговых сетей и телемагазинов. Однако, если торговая улица моего детства далека от сегодняшнего стандартизированного молла, не менее далека она от торговых мест того периода в центре города. Кроме владельцев магазинов мало кто работал в своем районе, и ситуация эта была вполне характерна для большинства американцев еще со второй половины XIX века.

В будни торговая улица оказывалась в полной власти женщин. Большинство женщин моего района были неработающими матерями, которые каждый день готовили обед, пока их дети – послевоенные бебибумеры – шли из школы домой. Поскольку уличных торговцев здесь практически не было, как не было и скидочных магазинов, покупатели могли торговаться с владельцами магазинов, которых они знали по имени. Были у покупателей и любимые продавцы, чье обслуживание они предпочитали. Поскольку лавки были небольшие, витрины занимали минимум пространства. Яйца миссис Фокс хранила в подсобке; в маленьком застекленном холодильнике помещалось лишь несколько видов сыра и два объемистых куска масла – соленое и сладкое. В деликатесной лавке банки стояли на полках так плотно, что вытащить нужную мог только внук владельца. Выходящие на улицу витрины были большие, но для здешних товаров подходили плохо. Кроме сезонных фруктов и овощей, ассортимент практически не менялся. Через окна скорее заглядывали в магазин, а также отслеживали из-за прилавка, кто идет по улице.

Магазины в центре, напротив, были сказочной страной разнообразия и ярких витрин. Долгий век универмагов (1860–1970) уравновесил рациональность и жгучее желание настолько, что покупателям, в особенности женщинам, стало казаться, что возможность соприкосновения с товарами им внутренне необходима ( Leach 1993). Красочность витрин достигала апогея в праздничные дни, в особенности на Рождество, когда механические куклы, сверкающие огни и падающий снег привлекали толпы гуляющих. Изобилие товаров в магазинах казалось неистощимым – на прилавках, за стеклом витрин; были даже товары, которые хранились не на виду, и увидеть их можно было, только когда продавец залезал в огромный шкаф в поисках экземпляра нужного цвета или размера.