Анна Холландер - Пол и костюм. Эволюция современной одежды

Именно благодаря этой перемене взглядов стал возможным бизнес по продаже одежды секонд-хенд, достигший в наши дни огромных масштабов. Он начался с появления в 1970-е годы стиля ретро и распространения моды на поношенную одежду — или притворяющуюся таковой. В прежние времена одежда секонд-хенд имела очень нездоровую репутацию — считалось, что ее носят только маргиналы, слишком опустившиеся, чтобы заказывать или самостоятельно шить себе одежду; что это пристало лишь самым бедным, тем, кого называли отбросами общества. Торговля подержанной одеждой, конечно, существовала веками, в основном это были самые простые, скромные вещи, которые носили низшие классы, — когда кто-то мог продать пальто, чтобы купить хлеб, а другой — заработать монету-другую, чтобы купить пальто. Самые роскошные наряды самых богатых тоже продавали перекупщикам слуги, получившие их в подарок, и затем их покупали и переделывали другие люди в других целях.

Франц Ксавье Винтерхальтер. Портрет австрийской императрицы Елизаветы. 1865. Фото DEA/G. Nimatallah/DeAgostini/Getty Images

Мода могла постоянно требовать перемены облика, но в гардеробе элегантного человека новый образ зачастую создавался из уже существовавших предметов одежды. Одежду из дорогих тканей распарывали и шили новые вещи, в которых сохранялась прочная связь с их прошлой жизнью, питающей новую; мода строилась в прямом смысле на собственном фундаменте. Даже когда старые предпосылки и институции рушились, одежда могла нести своим владельцам сообщение о выживании и непрерывности. Это становилось возможным благодаря ее квазиорганической живучести, преодолевающей быстрые изменения моды, связи с собственным прошлым, проявлявшейся в прежних тканях и ручной работе. В начале XX века, следуя установившемуся обычаю, хорошую модную одежду часто переделывали так, чтобы она соответствовала моде следующего года, тщательно чинили или перешивали новым способом для себя или членов семьи. Эти наряды могли со временем отдавать слугам или иногда в театр, где они окончательно изнашивались или перекраивались до неузнаваемости, и никто не думал о том, чтобы дать им вторую модную жизнь.

Хорст П. Хорст. Светская фотография. Платье Christian Dior. Vogue. Декабрь 1949 © Condé Nast

После Второй мировой войны в моду вернулся романтический идеал, окружавший тайной фигуру женщины и ее физическое существование. Благодаря маленьким сборчатым корсажам ( вверху ) в сочетании с длинными перчатками, изящная головка и обнаженные плечи выступают, словно цветок, из облегающего футляра, уравновешенного внизу огромным воланом юбки. Портрет императрицы ( на фото выше ) разъясняет происхождение таких эффектов: облако невероятных размеров юбки, украшенной блестками, словно несет на себе женский бюст в стебле корсажа и увенчанную драгоценностями голову. На обоих портретах поза подчеркивает обнаженную спину и плечи модели.

Но с гигантским ростом массового производства как красивой одежды, так и модных образов, вещи, которые использовались совсем недавно, стали гораздо быстрее передаваться дальше без всякой переделки. Поначалу в моде превалировали старые идеи, и быстрый оборот вещей приговаривал множество вещей к забвению — они отправлялись в небытие, уступая место новым, то есть это был путь в один конец. Но теперь ношеную одежду снова приобретают, и она снова и снова становится модной в новых контекстах, не опускаясь мгновенно до статуса немодного барахла. Благодаря синтетическим тканям, которым нет сносу, отбракованная одежда сохраняет жизнеспособность, свойственную изделиям массового производства; она готова играть новые роли в новых драмах, готова сразу, без перерыва, участвовать в дальнейших представлениях, вместо того чтобы умирать и возрождаться переосмысленной.

Именно производство образов, а не только одежды, в эпоху модерна ответственно за представление, что все элегантное носит совершенно мимолетный характер. Элегантным может быть даже то, что само по себе жестко, плотно и неподвижно. Фотографы моды начиная с 1930-х годов подчеркивают зависимость желаемого внешнего вида от полностью эфемерного визуального насыщения, гармонии мгновения, которое существует в своей тотальности и так же тотально меняется, причем перемена эта свершается мгновенно, процесс перехода незаметен. Бóльшая часть одежды, в которой люди соответствуют этим образам, сейчас создается оптом, неизвестными работниками, зачастую из неведомо как производимых тканей посредством невидимых процессов, которые можно приспособить к изготовлению уже других комплектов в больших количествах в кратчайшие сроки. Каждому из таких комплектов отпущено всего лишь несколько идеальных моментов, и затем его заменят другим. В 1930-е годы и позже, под влиянием модной фотографии, а еще больше — кино, одежда не просто выглядела «одноразовой», но сама ее красота стала зависеть от быстрых перемен обстановки и атмосферы. Так мода начала все больше и больше походить на череду демонстрационных костюмов — в этом направлении она с тех пор и развивалась.

Грета Гарбо и Эррол Флинн, или Чарлтон Хестон и Софи Лорен, или Ричард Гир и Гленн Клоуз всегда оставались собой — в современном ли костюме или в романтических нарядах, в изысканных платьях и мехах или в скучной рабочей одежде. Поэтому становилось все яснее, что человек эпохи модерна может полностью преображаться благодаря одежде, в зависимости от настроения или случая, не теряя своего подлинного «я» и не лишаясь цельности натуры — а главное, не заботясь о социальных обстоятельствах. Особенно это касалось женщин, которым, как традиционно считалось, свойственны быстрые эмоциональные перемены.

Человек эпохи постмодерна, уже независимо от пола, узнал: мало того что в шкафу одного человека, как в театральной костюмерной, могут уживаться разные гардеробы, — их можно объединять и перемешивать. В этом новом мире, далеко за пределами классического кинематографа, в мире музыкальных видеоклипов и свободных, совмещающихся, ничем не скованных фотоизображений, старые джинсы, блестки, нежные оборки и черные солдатские ботинки носят не по очереди, а вместе. Новая свобода моды в последней четверти XX века позволила не создавать новых форм, но довольно дерзко играть со старыми, неподатливыми и прочными, выпуская на волю стремительный поток образов, пульсирующую волну смешанных смыслов.

После Второй мировой войны подлинная сила массовой моды впервые получила полное признание. Лишь тогда идея «тирании» начала прочно ассоциироваться с дизайном модной женской одежды. Послевоенная эпоха была одним из тех периодов, когда в одежде были сильно маркированы половые различия, так что открытая демонстрация бурной сексуальной фантазии в моде снова стала исключительно женской и очень заметной привилегией. Возвращение к домодерным обстоятельствам в моде и в сексуальной жизни происходило так, как если бы грандиозных освободительных и объединительных движений 1910-х, 1920-х и 1930-х годов вообще не было. Женщины хотели вернуть себе привилегии, приписываемые им прежними романтическими фантазиями, и в тот момент не желали замечать издержек этих привилегий. Сексуально-освободительная битва казалась выигранной раз и навсегда, как война; можно было позабыть, против чего она вообще велась, и вернуться к радостям романтики и опасностям ухода от реальности.