Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Итак, потерпев поражение, некоторые враги опасной идеи Дарвина укрепились на перешейке, словно Гораций на мосту, с намерением не позволить идее преодолеть его. Прославленным в веках первым сражением стали печально известные дебаты, состоявшиеся в 1860 году, всего лишь через несколько месяцев после первой публикации «Происхождения», в Оксфордском музее естественной истории, между «Елейным Сэмом» Уилберфорсом, епископом Оксфордским, и «Бульдогом Дарвина» Томасом Генри Хаксли. Эту историю так часто рассказывали и пересказывали, что можно счесть ее не видом, а целым типом мемов. В ней говорится о том, что достопочтенный епископ допустил свою знаменитую риторическую ошибку, спросив Хаксли, дедушкой или бабушкой приходится ему обезьяна. Страсти в той аудитории накалились; какая-то женщина упала в обморок, а некоторые из сторонников Дарвина были просто вне себя от ярости, услышав о столь высокомерном и неверном истолковании теории их героя, так что вполне понятно, что здесь показания очевидцев расходятся. В лучшей из версий (которая, по всей вероятности, получила некоторые существенные дополнения в пересказе) Хаксли ответил, что «не стыдится иметь среди предков обезьяну; но ему было бы стыдно состоять в родстве с человеком, использующим великий талант, чтобы скрывать истину» 579.

С того самого дня некоторые из представителей вида Homo sapiens в высшей степени болезненно реагируют на упоминания о нашем родстве с обезьянами. Когда в 1992 году Джаред Даймонд опубликовал книгу «Третий шимпанзе», то источником названия стал незадолго до того открытый факт, что мы, люди, на самом деле состоим в более близком родстве с двумя видами шимпанзе ( Pan troglodytes , всем хорошо знакомые шимпанзе, и Pan panicus , более редкие и отличающиеся меньшими размерами карликовые шимпанзе, или бонобо), чем эти шимпанзе – с остальными обезьянами. У нас, представителей этих трех видов, есть общий предок, существовавший ближе к нам по времени, чем, например, общий предок шимпанзе и гориллы, так что все мы восседаем на одной ветви Древа Жизни, тогда как гориллы, орангутаны и все остальные – на других.

Человек – третий шимпанзе. Даймонд осторожно извлек этот поразительный факт из «филологической» работы Сибли и Алквиста о ДНК приматов 580и дал читателям понять, что проведенные ими исследования несколько противоречивы 581. Однако с точки зрения одного из рецензентов он оказался недостаточно осторожен. Джонатан Маркс, антрополог из Йеля, построил карьеру на разоблачении Даймонда – а также Сибли и Алквиста, с чьей работой, по его словам, «следует обращаться как с ядерными отходами: захоронить, соблюдая все меры предосторожности, и забыть на миллион лет» 582. С 1988 года Маркс, чьи собственные ранние работы о хромосомах приматов помещали шимпанзе немного ближе к гориллам, чем к нам, вел на удивление оскорбительную кампанию против Сибли и Алквиста, но совсем недавно эта кампания потерпела сокрушительную неудачу. Первоначальные открытия Сибли и Алквиста были окончательно подтверждены с использованием более точных методов анализа (они использовали методы сравнительно грубые – в то время новаторские, но впоследствии вытесненные более мощными). Однако каковы этические последствия того, человек или горилла выиграет состязание за звание ближайшего родственника шимпанзе? Обезьяны в любом случае наши ближайшие родичи. Но для Маркса, из‐за желания дискредитировать Сибли и Алквиста прибегнувшего к запрещенным приемам, это, по-видимому, было очень важно. Его последняя атака на них в опубликованной в American Scientist рецензии на некоторые другие книги 583сопровождалась хором возмущения его собратьев-ученых и примечательными извинениями редколлегии журнала: «Хотя рецензенты выражают собственное мнение, а не мнение журнала, редколлегия устанавливает стандарты, которые, к нашему глубокому сожалению, в данной рецензии соблюдены не были» 584. Подобно епископу Уилберфорсу до него, Джонатана Маркса занесло.

Ил. 37. Генеалогическое древо высших приматов. Проследим развитие каждой пары высших приматов к соединяющей их черной точке. В этом случае помещенная слева шкала указывает на процент различий между ДНК этих современных приматов, а справа – расчетное количество миллионов лет, прошедших с тех пор, когда у них в последний раз был общий предок. Например, обыкновенные и карликовые шимпанзе отличаются приблизительно 0,7% ДНК и разошлись около трех миллионов лет назад; мы отличаемся от обоих этих видов 1,6% ДНК и разошлись с их общим предком приблизительно семь миллионов лет назад, а горилл от нас или шимпанзе отличают 2,3%, а с общим предком, от которого происходим мы и оба вида шимпанзе, они разошлись примерно десять миллионов лет назад 585.

Людям хочется верить, что мы сильно отличаемся от других видов, – и они имеют на это полное право! Мы отличаемся. Мы – единственный вид, обладающий дополнительным средством сохранения и передачи замысла: культурой. Это – преувеличение; другие виды также обладают рудиментами культуры, и их способность передавать информацию «поведенчески», а не только генетически сама по себе является важным биологическим явлением 586, но эти виды не выработали культуру настолько развитую, как у нашего вида. У нас есть язык, основной инструмент культуры, а язык открывает в Пространстве Замысла новые области, куда есть доступ лишь у нас. За несколько кратких тысячелетий (с точки зрения биологии – лишь мгновение) мы уже использовали свои новые методы исследования, чтобы изменить не только свою планету, но и сам процесс проектирования и конструирования, приведший к нашему появлению.

Как мы уже поняли, человеческая культура – не всего лишь подъемный кран, собранный из других кранов: она сама создает подъемные краны. Культура – настолько мощная комбинация кранов, что способна сгладить многие – хоть и не все – ранее наблюдавшиеся генетические вызовы и процессы, которые создали нас и продолжают с нами сосуществовать. Мы часто ошибаемся, принимая культурную инновацию за генетическую. Например, всем известно, что средний рост людей за последние несколько столетий стал существенно больше. (Посещая такие памятники недавней истории, как парусник «Железнобокий старина», стоящее на приколе в Бостонской гавани военное судно начала XIX века, мы обнаруживаем, что под палубами до смешного тесно – неужто наши предки были карликами?) В какой степени мы обязаны этим стремительным изменением роста генетическим изменениям нашего вида? Если и обязаны, то не так уж сильно. Со времен спуска «Железнобокого старины» на воду в 1797 году сменилось всего около десяти поколений людей, и даже если бы популяция испытывала сильное давление отбора в пользу высоких особей (а есть ли тому свидетельства?), для достижения столь разительного эффекта времени прошло слишком мало. В действительности сильно изменился уровень здоровья людей, диета и условия жизни; именно они и привели к столь существенному изменению фенотипа; это на 100% плод культурных нововведений, распространявшихся посредством культурного обмена: образования, популяризации новых приемов агротехники, мер по охране общественного здоровья и т. д. Любому, кого беспокоит «генетический детерминизм», следует напомнить, что практически все различия, наблюдаемые между, скажем, современниками Платона и людьми, живущими ныне, – их физические возможности, симпатии, склонности, надежды на будущее – следует объяснять культурными различиями, ибо от Платона нас отделяет меньше двухсот поколений. Однако изменения окружающей среды, возникшие под влиянием культурных новшеств, так быстро и существенно меняют ландшафт фенотипической экспрессии, что они, в принципе, могут быстро изменить направление давления генетического отбора – эффект Болдуина является простым примером подобного изменения давления отбора под действием широко распространенной модификации поведения. Хотя важно помнить, насколько медленно в целом идет процесс эволюции, нам никогда не следует забывать, что давлению отбора инерция вовсе не знакома. Довлевшие миллионы лет вызовы могут исчезнуть в мгновение ока; и, разумеется, для появления новых видов давления отбора достаточно одного-единственного извержения вулкана или появления нового болезнетворного организма.