Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Переосмысление практической конструкции морального актора посредством написания различных версий «Руководства по первой этической помощи» может тем не менее позволить нам разобраться в некоторых явлениях, которые традиционные этические теории безуспешно пытались обосновать. К примеру, мы можем начать понимать этическую позицию, которую в данный момент занимаем (я имею в виду себя и вас, прямо сейчас). Вот сидите вы, потратив несколько часов на чтение моей книги (и я, без сомнения, делаю нечто подобное). Не следует ли нам с вами собирать деньги для Оксфордского комитета помощи голодающим, или пикетировать Пентагон, или писать по различным вопросам письма своим сенаторам и депутатам? В самом ли деле вы сознательно и все рассчитав решили, что настало время немного отвлечься от проблем реальной жизни и взять тайм-аут, чтобы почитать? Или процесс принятия решения (если это не слишком громкое имя для того, что произошло на самом деле) в значительной степени свелся для вас к тому, чтобы не нарушать некоторые принимаемые «по умолчанию» принципы, практически обязывающие вас игнорировать все, кроме наиболее властных потенциальных вмешательств в вашу личную жизнь, которая, рад отметить, включает периоды времени, посвященные чтению весьма сложных книг?

Если это так, то стоит ли сожалеть об этой черте, или нам, смертным созданиям, никак невозможно без нее обойтись? Рассмотрим традиционное испытание, которое с легкостью проходит большинство этических систем: решение проблемы того, что вам предпринять, если, гуляя и ни во что не вмешиваясь, вы услышите поблизости крик утопающего. Это – простая задача с удачно ограниченным, заранее хорошо сформулированным локальным решением. Сложнее другое: как добраться отсюда туда? Как нам с полным на то основанием отыскать путь из нынешней неприятной ситуации к этому сравнительно благополучному и легко разрешаемому затруднению? Кажется, что основная наша проблема состоит в том, что, ежедневно пытаясь из последних сил заниматься своими делами, мы слышим тысячи криков о помощи, сопровождаемых огромным количеством информации о том, как мы могли бы помочь. Как, бога ради, можно расставить приоритеты в такой какофонии? Здесь не поможет какой-либо систематический процесс рассмотрения всех обстоятельств, взвешивания ожидаемых выгод и попыток их максимизировать. Не помогут здесь и систематическая формулировка и проверка кантианских максим – их будет слишком много, чтобы проанализировать.

Однако мы добираемся отсюда туда. Лишь немногие из нас надолго застывают в нерешительности. В общем и целом нам следует решить эту проблему, допустив существование совершенно «недоказуемого» набора заданных по умолчанию принципов, чтобы не отвлекаться ни на что, кроме своих текущих проектов. Нарушение этих принципов возможно лишь в результате процесса, обреченного быть беспорядочной эвристической процедурой с произвольными и неизученными механизмами прекращения дискуссии, несущими основную нагрузку.

Разумеется, на этой арене страсти накаляются. Поскольку возможности нашего внимания строго ограничены, проблема, с которой сталкиваются другие люди, желающие, чтобы мы приняли в расчет их излюбленный фактор, по сути дела, является проблемой рекламы – привлечения внимания благонамеренных. Наблюдаем ли мы за этим соревнованием между мемами на широкой политической арене или на маленькой арене личных размышлений – проблема перед нами одна и та же. Роль традиционных формул этического обсуждения как ориентиров для внимания или факторов, формирующих привычки морального воображения, как метамемов par excellence , является предметом, заслуживающим дальнейшего изучения.

ГЛАВА 17: Исследованный в свете опасной идеи Дарвина процесс принятия этических решений не позволяет надеяться, что мы когда-нибудь откроем формулу или алгоритм для совершения правильных поступков. Но это не повод отчаиваться; мы располагаем интеллектуальными инструментами, позволяющими конструировать и изменять самих себя, постоянно отыскивая более удачные решения проблем, которые мы создаем для себя и других.

ГЛАВА 18: Мы добрались до конца этого этапа своего путешествия через Пространство Замысла; резюмируем то, что узнали, и поразмыслим, куда двинуться дальше.

Сколько времени у Иоганна Себастьяна Баха ушло на создание «Страстей по Матфею»? Первоначальный вариант был исполнен в 1727 или 1729 году, но тот, который мы слушаем сейчас, написан десятью годами позднее после многочисленных редакций. Сколько времени ушло на создание Иоганна Себастьяна Баха? Он прожил 42 года на момент исполнения первого варианта «Страстей» и больше полувека на момент внесения последних правок в партитуру. Сколько времени ушло на создание христианства, без которого Бах (или любой другой человек) не мог бы и помыслить о «Страстях по Матфею»? Около двух тысячелетий. Сколько времени ушло на формирование социального и культурного контекста, в котором могло бы родиться христианство? От сотни тысяч до трех миллионов лет – в зависимости от того, как мы датируем рождение человеческой культуры. А сколько времени ушло на создание Homo sapiens ? От трех до четырех миллиардов лет – приблизительно столько же, сколько на создание маргариток и дартеров-моллюскоедов, голубых китов и пятнистых неясытей. Миллиарды лет ничем не заменимой проектно-конструкторской работы.

Мы не ошибаемся, когда угадываем сродство прекраснейших произведений искусства и науки и изумительных чудес природы. В одном Уильям Пейли был прав: нам нужно объяснение того, как возможно, что во Вселенной существует множество вещей удивительной конструкции. Опасная идея Дарвина заключается в том, что все они являются плодами одного-единственного дерева, Древа Жизни, и процессы, создавшие каждую из них – это, по сути дела, один и тот же процесс. Демонстрируемую Матерью-Природой гениальность можно разъять на множество мельчайших и по-своему гениальных действий: близорукие или слепые, бесцельные, они, однако, способны на самом элементарном уровне распознать некую счастливую (или более счастливую) возможность. Сходным образом гений Баха можно разъять на множество мелких действий, каждое из которых является гениальным – крохотных механических переходов от одного состояния мозга к другому, в результате которых решения появляются, проверяются, отбрасываются, пересматриваются и снова проверяются. Будет ли тогда мозг Баха похож на пресловутых мартышек, вооруженных печатными машинками? Нет, поскольку вместо того, чтобы создавать Чрезвычайно большое количество альтернатив, мозг Баха рождает лишь Исчезающе малое число всех возможных вариантов. Его гений можно измерить (если вы хотите измерить гений), исходя из степени совершенства конкретной совокупности созданных им кандидатов. Как он смог так стремительно перемещаться по Пространству Замысла, никогда даже не задумываясь о Чрезвычайно обширных соседних областях, заполненных совершенно бесперспективными конструкциями? (Если хотите исследовать эту территорию, сядьте за фортепиано и потратьте полчаса, пытаясь придумать хорошую новую мелодию.) Его мозг был сконструирован как превосходная эвристическая программа для создания музыки, и многие причастны к этому инженерному триумфу: Баху повезло с генами (он происходит из семьи, славной музыкальными талантами), а также повезло родиться в культурной среде, где его разум заполнился современными ему музыкальными мемами. Без сомнения, в его жизни было немало моментов, когда ему посчастливилось выиграть от того или иного непрогнозируемого стечения обстоятельств. Из всей этой массы случайностей создается уникальный космический корабль, на котором можно исследовать ту часть Пространства Замысла, куда не сможет попасть ни одно другое судно. Сколько бы веков или тысячелетий музыкальных изысканий нам ни предстояло, мы никогда не сможем оставить на Чрезвычайно обширных просторах Пространства Замысла хоть сколько-нибудь заметных следов. Бах драгоценен не потому, что в его мозгу скрывался небесный крюк, волшебная жемчужина гения, а потому, что он представлял собой (или заключал в себе) совершенно особенную конструкцию подъемных кранов, сделанных из подъемных кранов, сделанных из подъемных кранов, сделанных из подъемных кранов.