Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Майкл Гислен зашел еще дальше в отрицании этой неочевидно очевидной зависимости:

Парадигма Панглосса никуда не годится, поскольку ставит неверный вопрос, а именно: что является благом? Альтернативой является абсолютное отрицание такого рода телеологии. Вместо того чтобы спрашивать: «Что является благом?» – мы спрашиваем: «Что случилось?» Новый вопрос способен на все, чего мы ожидали от старого, и на многое другое 355.

Он обманывал сам себя. Вряд ли существует единственный ответ на вопрос «Что случилось (в биосфере)?», не зависящий ключевым образом от предположений о том, что является благом 356. Как мы только что отметили, не приняв адаптационизм и не заняв позицию интенциональности, невозможно даже прибегнуть к понятию гомологии.

Так в чем же проблема? Проблема в том, как отличить полезный – и незаменимый – адаптационизм от вредного, как отличить Лейбница от Панглосса 357. Несомненно, одной из причин исключительной влиятельности статьи Гулда и Левонтина (среди противников эволюционизма) является то, что в ней со множеством прекрасных риторических фигур выражено то, что Элдридж назвал «контратакой» на понятие адаптационизма, используемое биологами. Что они атаковали? В сущности, своего рода лень: адаптационист находит поистине изящное объяснение тому, почему конкретный признак возобладал, а затем уже не тратит силы на проверки: по всей видимости, потому, что история слишком хороша, чтобы не соответствовать истине. Позаимствовав – на сей раз у Редьярда Киплинга 358 – другую литературную метафору, Гулд и Левонтин назвали такие объяснения «Сказки просто так». По прелестному стечению обстоятельств, Киплинг написал свои «Сказки просто так» как раз тогда, когда это возражение против дарвинистского объяснения муссировалось уже несколько десятилетий 359; его варианты формулировались некоторыми из первых критиков Дарвина 360. Вдохновлялся ли Киплинг этими спорами? В любом случае то, что полеты воображения адаптационистов называют «сказками просто так», – вряд ли говорит в его пользу; какими бы очаровательными я всегда ни находил фантазии Киплинга о том, откуда у слоненка хобот, а у леопарда пятна, в сравнении с поразительными гипотезами, измышленными адаптационистами, они довольно просты и банальны.

Ил. 22. Комикс Билла Уотерсона. «Мой блестящий ум нашел тему для научной статьи. – Здорово. – Я напишу о дискуссии касательно тираннозавров. Кем они были: грозными хищниками или мерзкими падальщиками? – И какую позицию ты будешь отстаивать? – Ну, я, несомненно, считаю их грозными хищниками. – А почему? – Так они гораздо круче». КАЛЬВИН И ГОББС © 1993 Watterson. Воспроизведено с разрешения UNIVERSAL PRESS SYNDICATE. Все права защищены

Возьмем большого медоуказчика ( Indicator indicator ), африканскую птицу, обязанную своим именем таланту приводить людей к спрятанным в лесу ульям диких пчел. Когда представители кенийского народа боран хотят найти мед, они призывают птицу, дуя в свистки, сделанные из пустых раковин улиток. Прилетев, птица кружит вокруг музыкантов и щебечет особую песенку, призывая следовать за собой. Они идут за птицей, которая отлетает вперед, а затем поджидает, пока ее нагонят, и всегда проверяет, видят ли люди, куда она направляется. Когда она добирается до улья, щебет сменяется трелью, означающей «мы на месте». Найдя на дереве улей и разломав его, боран забирают мед, оставляя медоуказчику воск и личинок. И как, не хочется ли вам поверить в существование подобного удивительного сотрудничества с описанными хитроумными функциональными качествами? Не подмывает ли вас поверить, что подобное чудо могло возникнуть в результате эволюции под действием какой-то воображаемой последовательности давлений отбора и возможностей? Меня – вполне. И, к счастью, в данном случае последующие исследования подтверждают рассказ, и даже добавляют к нему по ходу действия изящные штрихи. Например, проведенные недавно испытания в контролируемых условиях показали, что без помощи птиц бортники народа боран тратят на поиск ульев намного больше времени и что 96% из 186 найденных в ходе исследования ульев были прикреплены к деревьям таким образом, что без человеческой помощи они оказались бы недоступны для птиц 361.

Еще одна поразительная история, более непосредственно нас касающаяся, – это гипотеза, согласно которой наш вид, Homo sapiens , произошел от ранее существовавших приматов через промежуточное звено, представители которого были приспособлены для жизни в воде! 362Предположительно, эти водоплавающие приматы жили на берегах острова, сформировавшегося при затоплении территории, где сейчас расположена Эфиопия, в позднем Миоценовом периоде, приблизительно семь миллионов лет назад. Отрезанные потопом от родичей, населявших Африканский континент, и вынужденные приспосабливаться к сравнительно резкому изменению климата и источников пищи, они пристрастились к моллюскам и за приблизительно миллион лет начали эволюционировать в морских животных, что, как мы знаем, ранее произошло с китами, дельфинами, тюленями и, например, выдрами. Процесс зашел уже достаточно далеко и привел к закреплению множества любопытных признаков, которые характерны только для морских млекопитающих – а не, например, для какого-нибудь другого вида приматов, – когда обстоятельства снова изменились и эти полуморские приматы вернулись к жизни на суше (но, что характерно, на морском, озерном или речном берегу). Там оказалось, что многие из адаптаций, по вполне понятным причинам появившихся у них во времена, когда они питались моллюсками, не просто не полезны, но и мешают нормальной жизни. Однако вскоре они обратили эти изъяны себе на пользу или, по крайней мере, научились восполнять понесенный ущерб: прямохождение, слой подкожного жира, отсутствие шерсти, потоотделение, слезы, невозможность естественным для млекопитающих образом восполнять нехватку соли и, разумеется, нырятельный рефлекс, позволяющий даже новорожденным детям без вреда переживать внезапное и продолжительное погружение в воду. Подробности (а их гораздо, гораздо больше) столь неординарны, а акватическая теория в целом так скандально революционна, что лично я с восторгом стал бы свидетелем ее подтверждения. Конечно, это не означает, что она верна.

То, что в наши дни главная сторонница этой теории – не просто женщина, Элейн Морган, но и любительница, пишущая научные труды, не имея (несмотря на проведенные ею важные исследования) соответствующих ученых званий, делает лишь более соблазнительной перспективу ее подтверждения 363. Академическое сообщество весьма агрессивно реагирует на вопросы, которые ставит перед ним Морган: считается, что ее заявления недостойны внимания, хотя временами они и становятся предметом сокрушительных опровержений 364. Эта реакция необязательно патологична. Большинство недипломированных проповедников научных «революций» – чудаки, на которых и в самом деле не стоит обращать внимания. Нас, ученых, они осаждают во множестве, а жизнь слишком коротка, чтобы тратить по целому дню на каждую непрошеную гипотезу. Но в данном случае я не перестаю поражаться; многие контраргументы кажутся ужасно натянутыми и непродуманными. За последние несколько лет, оказываясь в обществе выдающихся биологов, специалистов по эволюционной теории, палеоантропологов и других экспертов, я часто просил их, если они будут так любезны, сказать мне, почему Элейн Морган неправа насчет акватической теории. До сих пор я так и не получил достойного упоминания ответа – помимо тех, когда собеседники, сморгнув, признавались, что часто задаются тем же вопросом. Кажется, что в этой идее нет ничего принципиально невозможного: в конце концов, другие млекопитающие переживали подобную трансформацию. Почему наши предки не могли начать возвращение в океан, а затем отступить, неся на себе красноречивые следы этой истории?