Анна Сергеева-Клятис - Повседневная жизнь Пушкиногорья

Отметим одну бытовую деталь: прямо напротив двери в пушкинскую комнату, по словам И. И. Пущина, помещалась комната няни со множеством пяльцев — девичья. Арина Родионовна «по выслуге лет» и благодаря почетной должности кормилицы и няни господских детей занимала в поместье особое положение. Она должна была приглядывать за дворовыми девушками и руководить их работой по дому. Известно, что Арина Родионовна с детства была обучена всевозможным крестьянским ремеслам: умела прясть, ткать, шить, вышивать, вязать и плести кружева [180] О детстве Арины Родионовны и другие биографические сведения о ней см.: Ульянский А. И. Няня Пушкина. М.; Л., 1940. . Крепостные девушки собирались в няниной комнате и работали под ее руководством, проходили они туда неизменно мимо пушкинской двери.

Пущин описывает, как они вместе с хозяином ходили смотреть на работу молодых швей. «Вошли в нянину комнату, где собрались уже швеи. Я тотчас заметил между ними одну фигурку, резко отличавшуюся от других, не сообщая, однако, Пушкину моих заключений» [181] Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. С. 71. . Пушкину, неравнодушному к женской красоте, такие наблюдения, конечно, скрашивали его заточение. Но примечателен молчаливый монолог, который состоялся между хозяином и его гостем в няниной комнате при созерцании работающих девушек. Пущин сообщает: «Я невольно смотрел на него с каким-то новым чувством, порожденным исключительным его положением: оно высоко ставило его в моих глазах, и я боялся оскорбить его каким-нибудь неуместным замечанием. Впрочем, он тотчас прозрел шаловливую мою мысль, улыбнулся значительно. Мне ничего больше не нужно было; я в свою очередь моргнул ему, и все было понятно без всяких слов» [182] Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. С. 71. . В. Ф. Ходасевич один из первых обратил внимание на этот эпизод и сделал свои предположения, связав образ крепостной возлюбленной поэта с соответствующим фрагментом «Евгения Онегина», в котором действительно довольно точно воспроизводится обиход собственно пушкинской жизни в Михайловском:

Ходасевич пишет: «Упоминание о девушке наряду с прогулками, обедом и т. д. здесь не случайно: оно определяет то место, какое в тогдашней жизни Пушкина могла занимать девушка, замеченная Пущиным. Онегинская „черноокая белянка“ — это отчасти ее портрет. То была легкая, неглубокая связь. От нее и остался такой же легкий, набросанный мимоходом образ крепостной красавицы. Связывать же легкий очерк онегинской девушки с героиней пушкинского романа мы можем, основываясь на ясных словах поэта: „В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь“ (Письмо к Вяземскому, 27 мая 1826 г.)» [183] Ходасевич В. Ф. Русалка: Предложения и факты // Современные записки. 1924. Кн. XX. С. 310. . Вслед за Ходасевичем сходный вывод делает и В. В. Набоков, но с некоторыми поправками. В своем комментарии к «Евгению Онегину» он против «белянки черноокой» напишет: «Пушкин скрывает автобиографическую аллюзию под маской буквального перевода из Андре Шенье, которого он, однако, не упоминает ни в одном из примечаний. Я решительно против проявления интереса к биографической подоплеке литературных произведений <���…>. Но практически нет сомнений, что с помощью приема, необычного в 1825 г., наш поэт замаскировал в данной строфе свой личный опыт — а именно, любовную связь, которая у него была тем летом в Михайловском, материнском имении Пушкиных, с красивой крепостной девушкой <���…>» [184] Набоков В. В. Комментарии к «Евгению Онегина» А. Пушкина. М., 1999. С. 457. . Набоков, как всегда, сам себе противоречит или сознательно играет с читателем. Одно из двух: либо следует признать заимствование, либо стоит говорить об автобиографической точности. Далее Набоков подробно останавливается на этом образе и показывает, что заимствование из Шенье было точным, как он выражается, «буквальным», переводом. В глазах Набокова это хитроумная маска, которой поэт прикрывает личное переживание. Учитывая игровой характер самого «Евгения Онегина», с этим, конечно, нетрудно согласиться. Но все-таки указания на конкретный роман с крепостной в этом отрывке нет, как тем более не содержится описания внешности героини этого романа.

В реальности роман, однако, был. Имя крестьянки установил еще П. Е. Щеголев [185] Щеголев П. Е. Пушкин и мужики. С. 47. , а о подробностях этой истории до сих пор можно строить предположения. По мнению Щеголева, крепостной роман Пушкина начался, очевидно, после отъезда родителей в Петербург, когда он остался один в имении и наконец свободнее вздохнул — в декабре 1824 года. Героиней романа была дочь приказчика, или, если говорить более возвышенным языком, управляющего имением Михаила Ивановича Калашникова Ольга. До начала декабря в Михайловском отсутствовал и отец Ольги, отправившийся в столицу с поручениями в качестве сопровождающего О. С. Пушкиной, уехавшей из деревни прежде родителей. Ольге Калашниковой только-только исполнилось 19 лет, когда Пушкин появился в Михайловском в августе 1824 года. Обычно в таком возрасте крестьянки уже имели собственную семью, но она была не замужем. Ольга числилась в «сенных девках», то есть выполняла работы по дому. Описания внешности Ольги не существует, поэтому исследователи этой истории, как мы видели, чаще всего используют произведения Пушкина, чтобы создать хоть какое-то представление о ее облике и характере. Мы же будем помнить, что прототип всегда отличается от художественного образа, даже если мы точно знаем, как тесно они связаны между собой. «Она очень мила» [186] Пушкин А. С. Письмо П. А. Вяземскому, вторая половина (не позднее 24) мая 1826 // Пушкин А. С. ПСС. Т. 10. С. 160. — так писал Пушкин о ней князю П. А. Вяземскому — фактически это все, что нам известно о крепостной возлюбленной поэта. Пристальный взгляд приехавшего на один день в Михайловское Пущина сразу же выделяет ее среди других девушек, приходивших к Арине Родионовне заниматься шитьем. Значит, было в ней что-то такое, что делало ее не похожей на других крестьянок.

Как пишет Щеголев, «только при покровительстве няни могла длиться связь Пушкина с Ольгой Михайловой: в узкой ограниченности барского дома и усадьбы от няни не укрылось бы ни одно вожделение любезного ее сердцу питомца» [187] Щеголев П. Е. Пушкин и мужики. С. 49–50. . Это, конечно, бросает новую краску как на сам роман, так и на образ няни Пушкина.