Анна Сергеева-Клятис - Повседневная жизнь Пушкиногорья

Она немного помолчала и продолжала:

— Только вот насчет „божественного“ они с тятенькой не всегда сходились, и много споров у них через это выходило. Другой раз тятенька вернется из Михайловского туча тучей, шапку швырнет. „Разругался я, — говорит, — сегодня с Михайловским барином вот до чего — ушел, прости Господи, даже не попрощавшись… Книгу он мне какую-то богопротивную всё совал — так и не взял, осердился!“ А глядишь, двух суток не прошло — Пушкин сам катит на Воронич, в окошко плеткой стучит. „Дома поп? — спрашивает. — Скажи, — говорит, — я мириться приехал!“ Простодушный был барин, отходчивый… — заключила старуха, улыбнувшись. <���…>

Хотелось еще и еще подробностей о Пушкине до самых мелочей: как он был одет, когда заезжал в Воронич, какова была в то время его наружность и т. п. Вопрос об одежде заставил почтенную Акулину Ларионовну на минуту задуматься.

— Как был одет? — повторила она про себя и деловито пояснила: — Обнакновенно как… по-настоящему, по-барскому: брюки в одну полосу, завсегда во фраке… и ногти большущие-пребольшущие! А и потешник же был покойник, — добавила она, что-то вспомнив. — Иной раз вдруг возьмет по-крестьянскому переоденется и в село на ярманку отправится. Мужик-мужиком — в армяке с круглым воротом, красный шелковый кушак у пояса… И как где много серого народу собравшись — он тут как тут… а они знай по-своему козыряют, всякие шутки промежду себя пропускают — не смекают, значит, что сам барин с ними братается. Вот чудил покойник… вот чудил… — старуха, улыбаясь, закачала головой. — Что ты думаешь — раз увязался со мной в рощу по грибы… Пойдем, говорит, грибы собирать, красавица, у меня, говорит, острый глаз на всякий гриб!..

— И много грибов с Пушкиным набрали? — нескромно полюбопытствовал я.

Акулина Ларионовна отрицательно закачала головой, и в глазах ее на мгновение мелькнули веселые огоньки.

— Наберешь грибов, болтая с таким краснобаем! — заметила она добродушно. — Какие уж там грибы — всё больше шутки шутил… кузов-то вовсе пустой принесть пришлось… — старуха запнулась и как-то полуконфузливо потупилась, видимо, взволнованная неожиданно нахлынувшим воспоминанием о своей первой весне» [200] Щеглов И. Л. Новое о Пушкине. С. 58–60. .

За время своего пребывания в Михайловском Пушкин дважды планировал бегство. Первый раз — вскоре после приезда. Вернее, намерение бежать без разрешения за границу возникло у него еще в Одессе. Зимой 1824 года он писал брату о своих двух прошениях о заграничном отпуске, на который так и не получил дозволения. В письме есть и такие строки: «Осталось одно <���…> взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь. Святая Русь мне становится невтерпеж» [201] Пушкин А. С. Письмо Л. С. Пушкину, январь (после 12) — начало февраля 1824 (№ 67) // Пушкин А. С. ПСС. Т. 10. С. 65. . Из свободной, открытой всем ветрам и морям Одессы было легко планировать поездку в Константинополь, из Михайловского, откуда опальному поэту было запрещено ездить даже в ближайший город Псков, — гораздо труднее.

В 1825 году Пушкин решил все же еще раз попытать счастья и формально просил позволения ехать в столицы или за границу для поправления здоровья. Он ссылался на сильные физические боли, происходящие от аневризма в ноге. Пушкин поручил ходатайствовать за него своей матери, которая, как пишет П. В. Анненков, «заменила его деловую просьбу каким-то патетическим письмом к императору Александру, которым, по мнению Пушкина, ослаблялся суровый и более красноречивый факт его страдальческого положения» [202] Анненков П. В. А. С. Пушкин в Александровскую эпоху. С. 285. . В результате было получено разрешение жить и лечиться в Пскове под строгим наблюдением губернатора. Это, конечно, не очень устраивало Пушкина. Его желание бежать после этой переписки с императором еще более возросло.

В поэзии это выглядело так:

В письмах наряду с неизменным мотивом скуки и однообразия, вызывающих естественное желание вырваться, звучат и ноты негодования. Петербург, куда, конечно, прежде всего устремлены взгляды Пушкина, начинает в его письмах устойчиво ассоциироваться с властью — той самой властью, которая неизвестно зачем ограничивает его свободу, отнимает возможность передвижения. «Что это у вас? потоп! Ничто проклятому Петербургу!» [203] Пушкин А. С. Письмо Л. С. Пушкину, начало 20-х чисел ноября 1824 (№ 98) // Пушкин А. С. ПСС. Т. 10. С. 86. — пишет Пушкин брату в ноябре 1824 года. Об этом потопе он еще скажет свое слово в литературе, посвятив ему поэму «Медный всадник». В ней Петербург будет изображен как утративший всякие нравственные ориентиры грешный город, уподоблен библейским прообразам. Да и само наводнение не случайно названо Пушкиным потопом. Заочная ненависть к Петербургу подогревает неприятие всего окружающего, русской глубинки, всего, что ассоциируется со словом «русский». Медвежий угол, в который его затолкнула судьба, кажется невыносимым. П. А. Вяземскому он пишет: «Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и <���бордели> — то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-ой песне „Онегина“ я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нем дарование приметно — услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится — ай да умница» [204] Пушкин А. С. Письмо П. А. Вяземскому, 27 мая 1826 (№ 195) // Там же. С. 161. .

В тайну намерений поэта были посвящены ближайшие люди — брат, Ал. Н. Вульф, П. А. Осипова, кое-какая информация просочилась и в письмах друзьям. П. А. Осипова, вступившая в это время в переписку с В. А. Жуковским, пыталась всеми силами предотвратить побег, который пугал ее своими непредсказуемыми последствиями для Пушкина: «Если Александр должен будет оставаться здесь долго, то прощай для нас, русских, его талант, его поэтический гений, и обвинить его не можно будет. Наш Псков хуже Сибири, и здесь пылкой голове не усидеть. Он теперь так занят своим положением, что без дальнего размышления из огня вскочит в полымя, а там поздно будет размышлять о следствиях. Все здесь сказанное не пустая догадка, но прошу вас, чтобы и Лев Сергеевич не знал, что я Вам сие пишу. Если Вы думаете, что воздух и солнце Франции или близь лежащих к ней через Альпы земель полезен для русских орлов — и оный не будет вреден нашему, то пускай останется то, что теперь написала, вечной тайной; когда же Вы другого мнения, то подумайте, как предупредить отлет» [205] Цит. по: Гордин А. М. Пушкин в Михайловском. С. 73. . Жуковский был, несомненно, другого мнения и по мере возможности, сколько мог, препятствовал настойчивому желанию Пушкина любой ценой вырваться из оков.