Янина Маркулан - Киномелодрама. Фильм ужасов

Трудно сказать, кто кому больше обязан: кич кинематографу или кинематограф кичу. Во всяком случае, они долго шли в паре, питая друг друга, почти сливаясь. Экран имел необыкновенно богатые возможности для пропаганды кича, для воспитания в зрителе не только мещанского вкуса, но и так называемого кичевого сознания — определенного типа идеологии, конформистской, потребительской, нормативной.

С тех пор прошло несколько десятков лет. Человечество пережило две мировые войны, кризисы, острейшие классовые, политические и национальные конфликты, передел мира, величайшие технические и научные открытия, побывало в космосе, спустилось на дно океана, обогатилось духовными озарениями, в стороне от которых не был и кинематограф. Казалось бы, в век такой высокой цивилизации нет места для кича, а уж тем более для кичевого сознания. Оказалось это совсем не так. 70-е годы XX века не только сами породили новые формы кича, но и ностальгию по старым его моделям.

Мода на «retro» [5] Этим словом сегодня обозначается искусство, воскрешающее прошлое не только в его старых формах, но и воссоздающее идеализированный климат, идеологию его. особенно ярко сказалась опять же в кинематографе. Экраны запестрели названиями фильмов о «прекрасном прошлом», о «трогательной» юности века. Явление «retro» не однозначно, не однородно. Для одних художников это возможность сказать правду о прошлом, поиски причин, породивших трагические следствия сегодняшнего мира. Для других — экзотический фон для смешной, чаще всего пародийной истории. Для третьих — поиски романтизированного героя. Для четвертых, наконец, способ утверждения кичевого сознания, реклама старых мод, старых канонов морали, общественных догм. Прошлое в этом случае служит утверждению настоящего.

Когда-то, еще в 1934 году, вышла книга немецкого искусствоведа Ф. Линде «Kunst oder Kitsch?» («Искусство или кич?»), в которой автор исследовал проблему как замкнуто эстетическую, приложимую в основном в сфере изобразительного искусства. Фундаментальные исследования этой же проблемы в последнее десятилетие принадлежат западногерманскому социологу Кристиану Келлеру («Всемирная власть кича»), французским писателям Луи Повелю и Жаку Бержье («Вечный человек») и, конечно же, французскому социологу и психологу Абрахаму Молю («Психология кича, искусство счастья»). Это разные работы: откровенная апологетика кича у Повеля и Бержье, примирительная позиция у Келлера и идеологически двусмысленная у Моля.

Абрахам Моль описывает пять основных признаков кича: функциональную нелогичность (штопор с изображением Наполеона, копия Нотр-Дам — пресс-папье); стремление к монструальным масштабам, к ненужной многофункциональности; отсутствие чувства меры; жажда воздействия на разные чувства одновременно («пахнущие фильмы», специальное оборудование кинозалов, вызывающее ощущения землетрясения, очки с вмонтированными транзисторами); посредственность, расчет на «массовое сознание», доступность, комфортность, то есть боязнь всего сложного, трудного (мягкий плюш, приятное переживание, легкая, ласкающая слух мелодия). Типология Моля хотя и верна, но далеко не полна. Он сбрасывает со счетов агрессивность кича, его деструктивность, угрожающую вредность. Правильно характеризуя кич как «комбинацию из функций собственничества», сравнивая его с огромным товарным предприятием — супермаркетом, автор «Психологии кича» делает в конце совершенно неверные выводы, расценивая его как неизбежное для современной цивилизации «искусство счастья». Он пишет:

«…Супермаркет, этот триумф современного общества, может выполнять две функции: заставляет оглушенного рекламой потребителя покупать себе вилочки для устриц, которые ему решительно не нужны, и одновременно предлагает ему что-то, что не входит в задачи магазина и существует в нем независимо от остального: сказочную игру света и цвета, незнакомый пейзаж, новую красоту, сложную и не тенденциозную» [6] Moles A. Artysta i intelektualista w społeczeństwie obfitości. — Twórczość, 1968, № 7, s. 92. .

«Кичевому раю» Моля, его философскому фатализму, двусмысленности выводов резко противостоит польский публицист Анджей Осенка. Он утверждает:

«Кич — это не забавный теленок о двух головах, а грозная, мрачная, трагическая болезнь, распространяющаяся в современном мире так стремительно, что ее можно сравнить с отравлением природной среды» [7] Osęka A. Choroba zwana kicz. — Kultura, 3 października, 1976. .

Осенка рассматривает кич как форму деградации искусства, упрощенную, опошленную до абсурда кальку ее, раковую опухоль на теле современного общества. Этой же точки зрения придерживаются и советские исследователи.

«Модель мира, проецируемая на кичевое сознание, включает нерассуждающую веру в жизнеспособность, животворность существующих буржуазных институтов, боязнь перемен и новых идей, то есть общественный консерватизм, и утешительную иллюзию, смысл которой заключается в том, что каждый солдат может стать генералом» [8] Карцева Б. Сон разума. — Иностранная лит., 1976, № 5, с. 232. .

До сих пор речь шла главным образом о социальном, философском понимании кича, его общественно-политической роли. Не менее важно также уяснить его эстетическую природу, систему взаимоотношений с искусством и массовой культурой.

Исследование кича дает нам почти наглядную возможность понять, как тесно переплетаются идеология и эстетика, психология и искусство. Вне кича, его функций, роли, форм нельзя сегодня понять механизмы массовой культуры, в ее крайне негативном проявлении.

Кич — более древнее явление, чем массовая культура. Он существовал еще до возникновения современных средств массовых коммуникаций. Но ренессанс его связан именно с ними, с помощью радио, газет, телевидения, кино он перекочевал с базара в мощные капиталистические синдикаты, владеющие массовыми коммуникациями. Роль кинематографа в этом процессе воистину историческая. Благодаря его синтетизму представилась возможность создания в одном кинопроизведении пластического, музыкального, театрального, прикладного и, конечно же, литературного кича.

Основатель коммунистической партии в Италии, по определению Пальмиро Тольятти, один «из самых великих сынов итальянского народа», один «из самых глубоких и гениальных мыслителей-марксистов» — Антонио Грамши — в своих знаменитых «Тюремных тетрадях» дал поразительную по точности характеристику буржуазной массовой культуры. Наиболее подробно он останавливается на двух, пожалуй, самых популярных, типах произведений масскульта — детективе и романе-приложении. Так, например, он исследует родственную близость «авантюрных» произведений с авантюрностью политической и нравственной практики фашистского режима, а культ супермена (сверхсильной личности) с ницшеанскими идеями. Роман-приложение (специальные издания, сопутствующие, как правило, большим газетам или журналам для повышения их тиража), по определению Грамши, «нехудожественная литература», популярность которой носит «практический и культурный (политический и нравственный) характер» [9] Грамши А. Избранные произведения в 3-х т. М., 1957—1959, т. 3, с. 532. .