Джон Лоусон - Теория и практика создания пьесы и киносценария

В «Кукольном доме» — первой из этих пьес среднего периода — нота надежды звучит с наибольшей отчетливостью. Но эта надежда — дело будущего; она окрепнет в том случае, если Нора найдет в себе силы покинуть мужа и дом: «Мне надо выяснить, кто прав — общество или я», — говорит Нора. Она открывает, что муж — чужой для нее человек: «...в ту минуту мне стало ясно, что все эти восемь лет я жила с чужим человеком и прижила с ним троих детей...» В прощальных словах Норы звучит надежда; и она и Хельмер верят, что настанет день, когда «их сожительство сможет стать настоящим браком».

Но и «Кукольный дом» и драмы, последовавшие за этой пьесой, содержат только смутные намеки на путь, которым можно прийти к новой жизни.

«Привидения» (1881) обычно считаются пьесой, в которой наследственность выступает в роли слепой, безжалостной, несущей гибель судьбы. Критики отмечают, что эта гибельная сила очень похожа на Рок греческих трагедий. Это совершенно неверно. Мы уже отмечали, что идея мистического Рока абсолютно чужда греческой трагедии. Она столь же чужда и Ибсену. В наследственность верил Золя; она казалась ему некоей внешней силой, управляющей людьми помимо их воли. У Ибсена нет ни одной строчки, дающей основание предполагать его веру в идею наследственной судьбы или в любую другую разновидность Рока, Немезиды или внешней силы. «Привидения» представляет собой исследование болезни и безумия с точки зрения объективной социальной причинности. В леденящих душу словах Освальда — «Мама, дай мне солнце» — болезненная ностальгия всего буржуазного класса. Ибсена интересовала совсем не судьба, а характер фру Альвинг, ее героические усилия подчинить себе ход событий. Ее неудача объясняется конкретными социальными условиями. Ибсен, в сущности, не касается вопросов наследственности — его занимают только непосредственные причины создавшегося положения. Причины эти — и внешнего и внутреннего порядка: внешние — это власть денег; внутренние — ложь и иллюзии. Ни в одной пьесе не показал Ибсен с такой ясностью и взаимосвязь этих сил, как в «Привидениях». Деньги — вот что толкнуло фру Альвинг на брак без любви; из-за денег она терпела жизнь, полную мучений. Она говорит: «Я бы и не вынесла, не будь у меня моей работы. Да, смею сказать, я трудилась. Все это расширение земельной площади, улучшения, усовершенствования, полезные нововведения, за которые так расхваливали моего мужа, — думаете, у него хватало энергии на это?»

Фру Альвинг сравнивает свою судьбу с судьбой девушки-горничной, которую соблазнил ее муж, и которую удалось выдать замуж, дав за ней триста дилеров приданого.

Священник Мандерс. Да это же несоизмеримая разница.

Фру Альвинг. Вовсе не такая уж разница. То есть, разница была — в цене. Какие-то жалкие триста далеров и целое состояние».

Фру Альвинг пытается найти спасение в постройке приюта, увековечивающего память ее мужа. «Я не хотела, чтобы Освальд, мой сын, унаследовал что-либо от отца... Я ежегодно откладывала на приют известную часть доходов, пока не составилась, — я точно высчитала это, — сумма, равная тому состоянию, которое сделало в свое время лейтенанта Альвинга завидной партией...».

Такова судьба ибсеновских взглядов на собственность: человек стремится добиться цельности посредством этического акта. Однако Ибсен на этом не останавливается; он понимает, что сам по себе этический акт не достигает цели: пожар уничтожает приют. Положение резко обостряется: гибель приюта в конце второго акта уничтожает социальное равновесие, за которое так отчаянно боролась фру Альвинг. В третьем акте неумолимо встает вопрос: почему фру Альвинг потерпела крушение? Искать ответа можно было либо в самой основе частнособственнических отношений, либо в характерах героев пьесы. Ответ Ибсена является компромиссом, точным повторением идеи «Кукольного дома». В трагедии неповинны ни отдельные личности, ни отношения собственности; семья — вот кто виноват, выход — в «настоящем браке». Фру Альвинг говорит своему сыну, что и Альвинг и она сама виноваты одинаково: «И вот такому-то жизнерадостному ребенку, — да, он был похож тогда на ребенка, — ему пришлось прозябать тут, в небольшом городе, где никаких радостей ему не представлялось, одни только развлечения... И я тоже не внесла света и радости в его дом... Меня учили исполнению долга, обязанностям и тому подобному, и я долго оставалась под влиянием этого учения. У нас только и разговору было, что о долге, обязанностях — о моих обязанностях, о его обязанностях...»

Здесь опять-таки проскальзывает намек на социальные причины случившегося, но подчеркивается только роль чувства и представлений: «настоящий брак» возможен только если человек освободится от ложного понимания долга. Само название пьесы и подразумевает «отжившие понятия». Фру Альвинг говорит: «Все это уже не живет в нас, но все-таки сидит еще так крепко, что от него не отделаться. Стоит мне взять в руки газету, и я уже вижу, как шмыгают между строками эти могильные выходцы». Освальд говорит, что эти представления пущены в жизненный обиход, а фру Альвинг отвечает: «Это нечто вроде привидений».

«Привидения» можно считать вершиной творческого пути Ибсена. Можно спорить, лучшая ли это его пьеса или нет, но во всяком случае несомненно, что «Привидения» — самая ясная пьеса Ибсена, в которой он ближе всего подошел к конструктивному социальному мировоззрению. Решимость писателя смотреть в лицо жизни «свободным и пробужденным» привела его к опасному перекрестку. Как говорит фру Альвинг: «Я хотела распутать лишь один узелок, но едва я развязала его, все расползлось по швам. И я увидела, что это машинная строчка...»

Внимание, которое Ибсен проявлял к проблеме семьи, заставило его осознать всю важность женского вопроса. В замечаниях к «Привидениям» он говорит: «Эти женщины, наши современницы — дочери, сестры, жены, которыми равно помыкают, способности которых не получают своего развития, которым не дают следовать их наклонностям, женщины, лишенные естественных прав, озлобленные — вот матери нового поколения. Каков же будет результат?»

В следующих за «Привидениями» пьесах заметно все большее и большее внимание к анализу духовного мира современной женщины. В пьесе «Враг народа» (1882) Ибсен возвращается к политике, но в пьесах, написанных в течение следующих восьми лет, его больше занимают внутрисемейные трения, чем окружающая среда. Объяснение этому легко найти в «Привидениях»: Ибсен не решился идти дальше в подрыве общественных основ. Вместо этого он обратился к анализу эмоциональной надстройки.

В «Дикой утке» (1884) вы вновь видим, как ложные идеалы и иллюзии разрушают целостность семьи. Реллинг говорит: «Не прибегайте вы к иностранному слову — идеалы. У нас есть хорошее родное слово — ложь». Грегерс спрашивает: «По-вашему, эти два понятия однородны?» Реллинг: «Да, почти — как тиф и гнилая горячка». Мужская глупость и эгоизм — вот что разрушает семью Экдалов. Ялмар Экдал из той же породы, что и Хельмер в «Кукольном доме», но обрисован он гораздо более ядовито: пьеса кончается тем, что он толкает свою болезненно-чувствительную дочь на самоубийство, и в финальной реплике Реллинга звучит безнадежность: «Не пройдет и трех четвертей года, как бедняжка Хедвиг станет для него только красивой темой для декламации... и тогда вы увидите, как он будет таять от умиления, самовосхищения, самосострадания...»