Клиффорд Гирц - Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог

Этот небольшой «курс» короля, в котором Сефру был выставлен перед всей страной в качестве вопиющего примера немарокканской, неисламской городской скверны, оказался, как можно догадаться, довольно сильным потрясением для только что восстановленного старого городского совета Сефру, в особенности потому, что почти сразу после этого последовал официальный выговор и приказ губернатора провинции в Фесе «что-то сделать» ко Дню коронации. Но на самом деле он просто довел до точки кипения культурное противостояние, которое уже давно разворачивалось в городе.

Беспокойство старых сефрийцев по поводу физической трансформации города в социалистический период выросло до неимоверных масштабов, породив нескончаемые причитания об аморальности, классовые обиды и эстетическую ностальгию, настолько плотную, что хоть ножом режь. Оно же вдохновило движение за целенаправленное возрождение институтов и облика истинного «исламского города».

В 1982 году во время ожесточенной борьбы, в результате которой старая гвардия вернула себе власть, была восстановлена традиционная должность мухтасиба , объединявшего в себе функции религиозного наставника, блюстителя нравственности и администратора рынка. На нее был назначен давно известный традиционный лидер (а также алавитский шариф, то есть родственник короля), который поспешил заклеймить социалистов как «атеистов». Прямо у стены за государственный счет построили огромную мечеть в классическом стиле, названную в честь Хасана II, которая стала официальной городской мечетью вместо старой большой мечети в медине (ее отреставрировали), и мухтасиба назначили там имамом и хатибом , руководителем молитвы и проповедником. Каноническими элементами подлинно мусульманского города были объявлены и другие классические мусульманские должности: низир – распорядитель религиозной собственности, кади – религиозный судья, адель – нотариус, муккадем – глава квартала, амин – глава гильдии ремесленников. Были отремонтированы общественные бани, общественные печи, квартальные молитвенные дома, рыночные фонтаны и другие традиционные городские учреждения, и начался бум демонстративного строительства частных мечетей знатью, которая стремилась показать свое благочестие, солидность и непреходящую важность.

Пока в старом Сефру шло культурное или религиозно-культурное возрождение (во многом, в сущности, косметическое), в новом Сефру говорили о прямо противоположном, пользуясь при этом одновременно похожим и несколько другим словарем. Подбадриваемые заигрываниями со стороны социалистов, своей быстро растущей численностью и ощущением, что с ними при этом обращаются как с варварами и непрошеными гостями, отвергают морально и обделяют материально, новые сефрийцы начали воспринимать себя как подлинных горожан ( мадани ), и их желание перестать тесниться на окраинах и стать полноправной частью городского сообщества укрепилось. («Новые сефрийцы» называют свой переезд из сельской местности в город не exode rural 234(еще один угрюмый французский термин, создающий образ оборванных беженцев), как говорят старые сефрийцы, а хиджра (арабский термин, обозначающий одновременно эмиграцию и иммиграцию и, конечно же, самую эпохальную миграцию из всех – перемещение Пророка из Мекки в Медину, от которого ведется отсчет мусульманской эры).) И это желание – желание завершить свою хиджру – очень красноречиво выражается на языке архитектуры: в риторике мечетей и домов и в особенности, что самое удивительное, фасадов.

Фасады удивляют – хотя, возможно, на уровне материализованного значения, с которым мы здесь имеем дело, удивляться тут нечему, – потому что, как часто отмечалось, классические дома медины обращены радикально внутрь 235. Они демонстрируют публичным улицам и переулкам единообразное и (редкие скромно украшенные двери не в счет) крайне непримечательное лицо: побеленные стены и маленькие окна с решетками намного выше уровня глаз. Статус выражается во внутренних дворах, садах и гостиных, отделанных парчой женских половинах, выложенных мозаикой фонтанах и чайных комнатах с коврами. Снаружи дома2 богатого и бедного выглядят почти одинаково; по внутреннему убранству, обстановке и использованию пространства они различаются как дворец и хижина. Именно так и устроен Сефру – не только в старом городе, в собственно медине, где на домах снаружи нет практически никаких знаков и улица выглядит как сплошная стена, в которой через неравные расстояния проделаны узкие проходы, но и в кварталах новой медины сразу за стеной, где, поворачивая, не знаешь (если, конечно, ты не местный), в пещере окажешься или в сокровищнице. Именно этот – пожалуй, самый нагруженный смыслами и уж точно самый сокровенный – элемент представлений о городе полностью изменили новые сефрийцы в своих разросшихся поселениях. С декоративной точки зрения они вывернули городской дом наизнанку.

Как уже говорилось, дома, построенные новыми сефрийцами, в основном представляют собой массивные каменные и бетонные конструкции, многие – довольно крупные, которые хаотично (учитывая их «незаконное», то есть случайное, расположение) понаставлены вдоль извилистых тропинок и дорог. Внутри большинство из них поражают скупостью обстановки. Они часто бывают практически пустыми – большие пространства с одной кроватью или сиротливым столом и несколькими стульями. Капитал большинства их владельцев вложен в само здание и в стремительно дешевеющую землю под ним, да и в любом случае отсутствие городских коммуникаций, воды, электричества и прочего ограничивает возможности для действия: здесь нет зеркальных прудов или диванов с подсветкой. Для демонстрации используются наружные стены. Почти все эти дома (во всяком случае, до постановления совета) были очень ярко выкрашены в броские основные цвета – красный, желтый, зеленый, синий, иногда даже пурпурный, апельсиновый и розовый, – аляповато перемешанные между собой. Большинство имели дополнительные украшения – как правило, по всему фасаду, – со сложным узором, подчас основанным на традиционных ремесленных мотивах, перенесенных с ковров, текстиля, глиняной посуды и изделий из кожи, иногда – на традиционных магических изображениях (рука Фатимы, геомантические фигуры, имя Аллаха или даже вся фатиха , выполненная изысканной каллиграфией), иногда – на племенных знаках, производных от женских татуировок на лице, которые служат эквивалентом сокрытия лица в городе у берберских женщин 236. Некоторые орнаменты были собственными изобретениями, которые, по словам владельцев, являлись им в снах или видениях.