Игорь Грабарь - Репин

Но вот в том же 1869 г. Репин приступает к программе «Иов и его друзья». Судьбе угодно было сохранить до наших дней не только самую картину, но и два эскиза-рисунка к ней, свидетельствующих о большом сдвиге, совершившемся с художником к этому времени. Сравнение эскизов между собой и сравнение их с картиной показывает, как Репин взвешивает каждый поворот фигуры, ее одежду, взаимоотношение с соседними, как обдумывает все детали, шаг за шагом улучшая программу в композиционном отношении, в ее жизненности и правдивости.

Репин в 1878 г. Тушь. Исполнен для «Всемирной иллюстрации». ГТГ.

Благородная просительница. 1878. ГТГ.

Дети. Акварель. 1877. ГТГ.

К сожалению, до нас не дошло ни одного рисунка, сделанного для этой программы прямо с натуры [167] ; перенесенные же на карандашные эскизы, они потеряли свою первоначальную непосредственность и приведены в некий эскизный тип, хоть и не банального академического порядка.

В 1870 г. Репин едет на Волгу за материалом для «Бурлаков» и здесь в течение целого лета пишет этюды и делает зарисовки с натуры, с утра до вечера. За это лето он сделал огромные успехи в рисунке, шагая вперед буквально изо дня в день. Первые рисунки были еще слабы, сухи, недостаточно жизненны и мало персональны, последние отличаются таким блестящим мастерством и столь типичны уже для будущего Репина, что есть все основания считать, что работа на Волге не только впервые открыла ему глаза на «законы живописи и воздушной перспективы», как он в том позднее сам признавался, но и выковала из него того неподражаемого рисовальщика-виртуоза, которым мы его знаем по рисункам 80–90-х годов.

Голова старика. Сепия. 1871. ГТГ.

Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить его первые волжские рисунки, относящиеся к июню 1870 г., с рисунками, сделанными в августе и сентябре.

Когда-то я имел великое счастье держать в своих руках ряд этих волжских альбомов, охотно показанных мне автором. Пересматривая страницу за страницей, я изумлялся росту в них рисовального мастерства.

Часть их была впоследствии воспроизведена К. И. Чуковским в выпущенной под его редакцией известной книге Репина «Воспоминания» — «Бурлаки на Волге». Первые, июньские наброски в Рыбинске, Нижнем-Новгороде, Ставрополе и на других волжских пристанях очень сухи и робки. Даже первые рисунки в Ширяеве, в числе их известный рисунок, изображающий 6 бурлаков, тянущих баржу, бывший в собрании Остроухова (ныне в Третьяковской галерее) и помеченный 30 июня, слаб по рисунку: рука Репина была еще связана, не было должной свободы и легкости, появившейся только в августе и сентябре. Замечателен рисунок с Канина или со второго бурлака, идущего рядом с Каниным и сильно нагнувшегося под тяжестью лямки. Это знаменитая голова боткинского собрания (ныне в Русском музее). Она уже совсем репинская, почти в стиле Репина 80-х годов.

Также чисто репинские рисунки — волжские пейзажи, датированные августом и сентябрем 1870 г.

На Волге с Репина спали последние путы академического рисунка. Вернувшись в Петербург, он уже и для новой программы рисует не по академической шпаргалке, научившись на Волге видеть природу непосредственно и искренно, а не сквозь очки академических преподавателей.

Старик-крестьянин. 1876. ГТГ.

«Интеллигент» из Чугуева. Рисунок кар. 1878. ГРМ.

Нищий с сумой. 1879. ГТГ.

Во время обедни на цвинтари. Рисунок пером. 1879. ГТГ.

Дворик в Репихове. Этюд для картины «Проводы новобранца». 1879. ГТГ.

Все гигантское рисовальное наследство Репина делится на две, весьма неравные в художественном отношении части: на рисунки, сделанные с натуры, и на рисунки «от себя». Первые неизменно хороши, вторые всегда слабы. Они много лучше, когда исполнены под свежим впечатлением виденного, они относительно лучше, когда трактуют современность, какие-то сцены и лица, если и не виденные художником, то легко вообразимые, но они всегда плохи, иногда из рук вон плохи, если затрагивают давно прошедшие века, область сказок или фантастики. Тут Репина просто не узнать, тут он ординарный ученик, не обладающий никакой выдумкой, не имеющий минимальной композиционной изобретательности. Самое обидное, что его, на беду, очень влекло как раз в эту область, его ультрареалистическому дарованию абсолютно недоступную.

Эта особенность красной нитью проходит сквозь всю художественную продукцию Репина, начиная от первых школьных вещей до последних мистических композиций.

В 1868 г., уже после замечательных портретов Шевцовой, Панова, Хлобощина, превосходных рисунков с натурщика-юноши и отличной акварели «Юноша, наряженный в украинский [168] костюм», он делает от себя две акварели — «На балаганах» и «Купец Калашников», непонятно слабых во всех отношениях. Еще первая сноснее, ибо трактует эпизод, подмеченный автором в жизни, но вторая — иллюстрация к Лермонтову — показывает, как давно началось у Репина это творческое раздвоение, сказавшееся, конечно, и в его живописи, но особенно бросающееся в глаза в его рисунках.

Даже на Волге, «6 бурлаков» — первая мысль картины — потому так слабы, что рисованы от себя. Рисование от себя — вообще ахиллесова пята репинского искусства. Абсолютное чувство пропорций и реальности его здесь сразу безнадежно покидало, и изображаемое теряло всякую убедительность.

Зная, очевидно, этот свой основной недостаток, Репин, приступая к своим большим картинам, после окончания Академии, никогда не работал над так называемыми «картонами», довольствуясь обычно небольшими набросками, являющимися в сущности «первой мыслью». Его метод вынашивания замысла шел путем реального нащупывания обстановки и иллюзорного представления действующих лиц. Поэтому от первой мысли он сразу приступал к mise en scène своей картины, расставляя фигуры в задуманном пространстве. Оттого из небольшой картины «Не ждали», скомпонованной прямой на месте, в комнате мартышкинской дачи, выросла без всяких посредствующих звеньев знаменитая картина «Не ждали». И так всегда и всюду, ибо Репин крепко чувствовал и сильно передавал только то, что видел и осязал.

Есть только одно исключение в этом смысле, но и то кажущееся — превосходный рисунок Третьяковской галереи из остроуховского собрания, считающийся «первой мыслью» не то картины бывшей Цветковской галереи «Арест пропагандиста», не то известной картины Третьяковской галереи «Арест».

Вокруг этих двух картин и связанных с ними эскизов-рисунков остроуховского и ермаковского собраний скопилось столько противоречий и сбивчивых представлений, что их нелегко распутать. И прежде всего потому, что из четырех дат упомянутых произведений ни одна не может быть принята в качестве абсолютно достоверной и безошибочной [169] .