Елена Полякова - Николай Рерих

Приглашение, адресованное на Мойку, 83: «Леонид Андреев, Максим Горький и Федор Сологуб просят Вас пожаловать в четверг, 19 с. м. (сего месяца) в 8½ часов вечера к Ф. К. Сологубу (Разъезжая улица, 31, кв. 4) на обычную чашку чая».

Рерих едет (от станции за целковый до Черной речки) в Райволу, к Андрееву, где в огромном причудливом доме висят фантастические картины хозяина-писателя. Рерих бывает у Сологуба на Разъезжей и в квартире у Таврического сада, которая увенчана башенкой. Поэтому название «башня» переходит на квартиру.

Здесь поздно встают и расходятся на рассвете, здесь обсуждают книги, пророчествуют, философствуют, больше всего — читают стихи.

Хозяин — Вячеслав Иванов, с длинными волосами, с неизменной улыбкой тонкого рта, в очках с выпуклыми стеклами, вещает: «Мы почувствовали себя и нашу землю и наше солнце восхищенными вихрем мировой пляски. Мы хлебнули мирового божественного вина и стали сновидцами…»

Жена сновидца — Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал — пишет книги о лесбиянках и содомитах, о детях, одержимых то ли мистикой, то ли эротикой. Умирает хозяйка «башни» в 1907 году, заразившись дифтеритом от больных детей. Вячеслав Иванович продолжает принимать по средам в своей «башне», продолжает проповедовать свою религию, в которой смешивается неохристианство, «органическая культура», к которой идет все человечество, вера в мессианство России, которая через Византию таинственно продолжает древнюю Элладу и еще более древний Египет.

Иванов — один из лидеров символизма XX века, один из «младосимволистов», уже третирующих «старших символистов» 90-х годов, считающий их старомодными, не выражающими истинные требования искусства.

Символисты старшего поколения — Мережковский, Брюсов, Минский — часто повторяли слово «одиночество», считая именно его естественным состоянием истинного художника, отрешенного от забот и суеты реального человечества. Младосимволисты также часто повторяют слово «соборность». Не одиночество поэта важно для них, а выражение в его творчестве чаяний «мировой души», призывы к единению людей то ли в общем труде, то ли в общем экстазе, как бы воскрешающем экстазы дионисийских празднеств Эллады.

«Символы — переживания забытого и утерянного состояния народной души… Истинный символизм должен примирить поэта и чернь в большом всенародном искусстве. Минует срок отъединения. Мы идем тропой символа к мифу» — пророчествует Иванов. И не только Иванов.

Старшее поколение символистов видело в будущем то ли страшный суд, всеобщую гибель (об этом — пьеса Брюсова «Земля»), то ли страшное нашествие грядущего Хама, новых гуннов, которые уничтожат всю человеческую культуру.

Новое поколение предчувствует не гибель — возрождение, великие обновления мира, который сбросит ветхую чешую общественных систем, тяжкого быта, сословности, и сольется в единое братство, в ликующие толпы, которым будут читать стихи поэты грядущего.

Название книги Андрея Белого «Золото в лазури» как бы определяет тон поэзии нового века; краски ее ярки и звонки, темы ее — не смерть, не отчаяние, но ликование всеобщего праздника, хороводы на зеленом лугу, торжественность и радость объединения людей.

В десятые годы, в годы приближения и наступления мировой войны, в годы предчувствия неизбежности новой революции, возвращаются в поэзию и в искусство мотивы «конца мира», всеобщей гибели, сбывшихся пророчеств Апокалипсиса. Но пока младосимволисты с надеждой смотрят в «соборное» будущее и с любовью оглядываются в прошлое человечества, оставившего им великое наследие культуры.

Обостренное внимание к прошлому, к великим цивилизациям человечества, к искусству Древнего Египта и Ассирии, Греции и Востока отличает литераторов-символистов. От «старшего поколения» — от Мережковского с его темой «вечных спутников» человечества, от Брюсова с его «любимцами веков» — переходит эта тема в наследство к младосимволистам. Это — любимая, постоянная тема Рериха — художника и литератора.

Символисты девятисотых годов ненавидят, проклинают современную «машинную» цивилизацию, город, порожденную им нищету и порожденный им буржуазный быт. Вслед за Владимиром Соловьевым они ощущают современность как «непрерывное Распятие Красоты» и призывают не только оглянуться на прекрасное прошлое человечества, но бежать в это прекрасное прошлое (в реальности, конечно, оставаясь обитать в своих петербургских квартирах).

«Без исправления нарушенного, без возврата к оставленному нет пути вперед, пока утраченный Рай позади нас», — восклицает поэт Кобылинский, принявший псевдоним Эллис.

Стенает о временах аргонавтов, о средневековом рыцарстве, о первозданной природе Борис Николаевич Бугаев, избравший, подобно Кобылинскому-Эллису, Поликсене Соловьевой-Allegro, звучный псевдоним — Андрей Белый.

Белый пишет не только стихи о вечно погибающей и вечно возрождающейся России, о замках и теремах, о святых старцах и молодых монахинях.

Он пишет романы, которые называет симфониями. Первая симфония — Героическая, вторая — Драматическая.

В этих симфониях Король в алой мантии простирает руки в синее небо, на башне молится королевна, рыцарь трубит в рог среди темных лесов:

«Был холм, поросший ельником. С холма открывалась туманная даль. Вечерело.

На черноэмалевый горизонт выползал огромный красный шар.

Вдали, на горе, высились силуэты башен: это был замок. Сзади высоко взметнулись тяжелые синие купола, излучающие молнии.

Рыцарский замок был стар и мрачен. Окна его были из драгоценных стекол.

Низки были своды темных коридоров…»

Эта проза завораживает, вовлекает в свой ритм, как стихи:

«Далекие снеговые конусы сгорели аметистовым огнем. Лебеди пролетали над северными полями.

Туманным вечером они сидели на вершине башни. Над ними мигала спокойная Полярная звезда.

У него были серые одежды. На них были нашиты серебристо-белые цвета лилии. У нее на груди сверкал голубой крест…»

И в то время, как на земле склоняются друг к другу рыцарь и королевна с крестом на груди, происходят космические катастрофы, рассыпаются и вспыхивают новые звезды:

«Тяжелый междупланетный шар пронесся неизвестно откуда.

Со свистом он врезался в земную атмосферу и, раскаляясь, посылал от себя снопы искр.

Внизу казалось, что большая сверкающая звезда скатилась с синего неба».

Космическое восприятие всего сущего свойственно Андрею Белому — человеку, сочетающему интерес к поэзии и математике, древним языкам и точной механике, к творчеству Гоголя и к астрономии, к Заратустре и новостям сегодняшних газет. Он врывается в гостиные, в уличные демонстрации, в залы, где проходят заседания модного религиозно-философского общества, на кафедры, в мастерские художников, в кабинеты ученых — и говорит, говорит, захлебываясь потоком неожиданных метафор и ассоциаций, увлекая слушателей в свой странный мир, в котором смешиваются предметы абсолютно реальные и предметы абсолютно фантастические, точные математические расчеты и экстазные (или бредовые) видения.