Барт Эрман - Триумф христианства [Как запрещенная религия перевернула мир] [litres]

Такая нетерпимость была свойственна не только Павлу: мы встречаемся с ней на многих страницах Нового Завета. Ближе к хронологическому концу его расположено «Первое послание Иоанна»: его неизвестный автор обрушивает громы и молнии на собственную общину за то, что она считает, будто бы Иисус, в силу своей божественной природы, не был в полной мере человеком, таким же, как мы. Мысль довольно логичная – и множество христиан на протяжении многих веков так и думали, однако автор проклинает всех, кто так думает, именует их не только наглыми лжецами, но и «антихристами». И никакого им спасения!

И после Нового Завета во множестве писаний, в самых разных жанрах встречаем мы гневные отповеди христианам, осмелившимся мыслить о Боге не так, как мыслит автор. В еще одном апокалиптическом видении мучений проклятых, которое предание приписывает апостолу Павлу, перед нами проходит целый ряд христиан, согрешивших делом, словом или неверной мыслью; и мучают их жестоко, – куда до них самым закоренелым язычникам! А самые страшные муки – «всемеро хуже» всех остальных – выпадают на долю богословов, проповедующих, на взгляд автора, неправоверное понимание Христа, тех, кто дерзает говорить, что «хлеб и чаша причащения не есть тело и кровь Христовы» («Апокалипсис Павла», 41). Как видим, правильно понимать суть евхаристии важнее, чем быть хорошим человеком или даже верить во Христа.

Мы уже видели, что противостояние христиан и язычников отражалось, в том числе, и на государственном законодательстве; так что не стоит удивляться, что подобные же законы принимались и против иудеев. Уже при Константине всякий иудей, напавший на своего собрата, обратившегося в христианство, приговаривался к сожжению на костре («Кодекс Феодосия», 16.8.1). Констанций постановил, что всякий христианин, обратившийся в иудаизм, подлежит полной конфискации имущества («Кодекс Феодосия», 16.8.8). При Феодосии I было объявлено, что всякий христианин, женившийся на иудейке, виновен в прелюбодеянии. В начале V века иудеев перестали брать на государственную службу. Позднее для иудеев стало незаконным строить новые синагоги и даже ремонтировать старые [268].

С другой стороны, стоит отметить, что многие законы были направлены на сохранение прав иудеев в империи. (См. «Кодекс Феодосия», 8.8.). Увы, этого нельзя сказать о еретиках. Вот кого закон осуждал без всяких оговорок. Всех еретиков – то есть тех, кто не соглашался с Никейским Символом веры, – Феодосий объявил вне закона («Кодекс Феодосия», 16.5.5). Им было запрещено иметь места для собраний («Кодекс Феодосия», 16.5.6). В конечном счете их начали «изгонять из городов и деревень» («Кодекс Феодосия», 16.5.20). Еретиков выискивали повсюду и высылали туда, где они родились («Кодекс Феодосия», 16.5.12). В целом все, кто не соглашался с «учением евангельским и апостольским», предлагавшим богословски верное понимание Троицы (в том числе и ариане всех сортов), официально объявлялись «умалишенными и безумными»; им предстояло «вначале испытать на себе божественную кару, а затем и наше возмездие в соответствии с божественными установлениями» («Кодекс Феодосия», 16.1.2).

Чтобы понять логику, стоявшую за жестокими преследованиями язычников, полезно рассмотреть нетерпимость к еретикам, в которой та же логика проявлялась открыто. Еретики – враги Бога, и он будет судить их. Но суд Божий состоится в конце времен; а пока судить и карать преступников – обязанность христиан, обладающих властью. То же самое, mutatis mutandis , применимо и к язычникам. Именно этот взгляд выражал Фирмик Матери в своих кровожадных воззваниях к императорам Констанцию II и Константу: воля Божия в том, чтобы истреблять язычников [269].

Это само по себе объясняет многие насильственные действия христиан по отношению к язычникам и их религии; однако недавно историк Гарольд Дрейк выдвинул новое предположение касательно роста насилия ближе к концу IV века, после попытки Юлиана Отступника вернуть империю на путь язычества. Стоит вспомнить, что Юлиан не желал превращать христиан в мучеников за веру, однако старался как можно более затруднить им жизнь. Трудно сказать, что могло бы произойти, если бы он не погиб в бою всего через девятнадцать месяцев после начала своего правления. Что, если бы Юлиан правил девятнадцать лет? Или даже тридцать, как его дядя Константин? Быть может, он перешел бы к более решительным антихристианским мерам? Что, если бы ему удалось взвалить на Церковь непосильное бремя? Если бы он сумел повернуть время вспять и обеспечить империи массовое возвращение к традиционным религиям? Могла ли империя снова стать языческой?

Всех еретиков – то есть тех, кто не соглашался с Никейским Символом веры, – Феодосий объявил вне закона.

Дрейк не столько стремится ответить на эти вопросы сам, сколько размышляет о том, как отвечали на них христиане после смерти Юлиана. До него несколько правителей, начиная с Константина, были христианами – и христианская Церковь бурно росла и развивалась. Но вот к власти пришел язычник-антихристианин. К счастью для Церкви, он умер молодым. Но что, если за ним придет новый император-язычник, и еще, и еще? Согласно теории Дрейка, христиане после Юлиана, особенно Феодосий, твердо решили не дать этому произойти. Язычество нельзя было оставить в покое и дать ему умереть своей смертью. Они чувствовали, что его нужно убить.

В результате именно усилия Юлиана по распространению язычества привели к его преждевременной смерти. Говоря словами Дрейка: «Этот анализ показывает, что, как ни удивительно, язычеству Юлиан навредил куда сильнее, чем христианству» [270].

Христиане, до обращения Константина подвергавшиеся преследованиям, порой обращались к своим противникам-язычникам с призывами к терпимости. В особенности выступал за свободу религии апологет II–III вв. Тертуллиан. Вот что он писал Скапуле, префекту Карфагена: «По человеческому праву и естественной власти каждый может почитать то, что хочет, и богопочитание одного не приносит ни вреда, ни пользы другому. Поэтому богопочитанию не подобает вынуждать богопочитание… Хотя вы и принудили бы нас к жертвоприношению, однако этим ничего бы не даровали своим богам, ибо они не требуют жертв от тех, кто их не желает приносить» («К Скапуле», 2). В другом труде он призывает своих языческих оппонентов не насиловать человеческую свободу «лишением свободы религии и запрещением выбора божества… Никакой бог, да даже никакой человек не пожелает почитания принужденного» («Апология», 24).

Все это был глас вопиющего в пустыне. Но прошли годы, чаша весов склонилась на сторону христиан, многие из них готовы были силой принуждать язычников отказаться от их традиционных религий – и теперь призывать к терпимости начали уже языческие интеллектуалы. Великий ритор Фемистий (317–388) играл видную роль в римском правительстве на протяжении более тридцати лет, с правления Констанция II и до Феодосия. Ближайший и доверенный советник императоров-христиан, сам он, однако, был открытым язычником и выступал за свободу религии.