Соломон Волков - Москва / Modern Moscow. История культуры в рассказах и диалогах

Увлекшись, Булгаков написал либретто “Минина” за месяц. Асафьев тоже не медлил и закончил клавир оперы через два с половиной месяца, к осени 1936 года. Керженцев при первой же возможности доложил об этом Сталину и, согласно информации Леонтьева, зафиксированной в дневнике жены Булгакова, “это было встречено одобрительно”.

Казалось, писатель наконец-то обрел поприще, на котором его работа не будет пропадать втуне, как это происходило во МХАТе. Не тут-то было. Сталин был не из тех руководителей, которые хранят все яйца в одной корзине. Асафьев, конечно, хорош, но превосходит ли он Глинку? Вряд ли.

И вот летом 1937 года Булгаков неожиданно узнаёт, что в Большом по указанию диктатора вовсю идет работа над новой редакцией оперы “Жизнь за царя”, только теперь она называется “Иван Сусанин”.

Новое либретто написал поэт Сергей Городецкий, и в нем нет ни слова о коронации Михаила Романова. Сусанин теперь гибнет не за юного царя, а за Москву – оплот и символ русской государственности. В финале пленные поляки бросаются на колени перед предводителями народного ополчения Мининым и Пожарским (это была идея лично Сталина).

Согласно записи в дневнике, услышав эту ошеломительную новость, Булгаков сразу понял: “«Минину» – крышка. Это ясно”. Тем не менее дело тянулось еще долго, мучительно. Оперу Асафьева слушали, принимали, отвергали разные чиновники и разные инстанции.

Иногда казалось, что ее – после бесконечных переделок – все же вот-вот начнут ставить. Булгакову даже предложили стать режиссером будущего спектакля. Он уцепился за эту возможность, хотя и жаловался жене: “Я работаю на холостом ходу… Я похож на завод, который делает зажигалки…”

Но “Минин” Асафьева – Булгакова так и не добрался до сцены. Премьера же “Ивана Сусанина” прошла в Большом театре в начале 1939 года. Сталин вызвал в свою ложу дирижера Самосуда и Леонтьева и, как записала Елена Сергеевна, “просил передать всему коллективу театра, работавшему над спектаклем, его благодарность, сказал, что этот спектакль войдет в историю театра”.

По этому поводу в Большом устроили торжественный митинг, где, в свою очередь, благодарили вождя за мудрые советы и отеческую ласку. В программке “Ивана Сусанина” автором либретто числился Сергей Городецкий, хотя Булгаков над ним тоже немало потрудился, в своем качестве литконсультанта “выправляя каждое слово текста” (свидетельство его жены)…

Сталин между тем с изощренностью инквизитора поддерживал у писателя иллюзию продолжающегося заочного с ним диалога. Делал он это, по меткому наблюдению историка театра Анатолия Смелянского, с помощью как бы случайных публичных упоминаний имени Булгакова в положительном контексте. Каждый подобный сигнал немедленно фиксировался Еленой Сергеевной в дневнике и вызывал в семье Булгаковых не только вздох облегчения, оттого что писателя не собираются арестовывать, но и очередной прилив надежды на улучшение его судьбы.

И вскоре появился на свет “Батум”, пьеса Булгакова о молодом Сталине.

“Батум” писался сравнительно долго, с перерывами. Сначала Булгаков не мог решить, будет ли это пьеса или оперное либретто, однако вещь была задумана как романтическая трагедия. Показательны варианты предполагавшихся названий – “Аргонавты”, “Кондор”, “Пастырь” и даже “Мастер”. Булгаков фантазировал о Прокофьеве или Шостаковиче как возможных авторах музыки (оба композитора ценили опыты Булгакова-либреттиста и обсуждали с ним разные варианты сотрудничества).

В конце концов Булгаков написал пьесу для столь ненавистного ему МХАТа, поскольку там обещали помочь в ее “представлении” (опять этот верноподданнический оборот) наверх. Этим должен был заняться сам Немирович-Данченко, к мнению которого Сталин, как всем было известно, прислушивался. Немирович также вызвался быть постановщиком “Батума”.

В 1939 году вся страна готовилась к важнейшему событию: празднованию в декабре шестидесятилетия вождя. МХАТу позарез нужна была новая хорошая пьеса о Сталине. Театр беспрестанно теребил Булгакова, и к июлю “Батум” был завершен. Получилось крепко сколоченное, динамичное повествование о молодом Сталине – руководителе грузинского революционного подполья.

“Батум” выгодно отличался от других произведений на эту же тему. Он и сейчас читается не без интереса. В нем есть движение, драматические ситуации, много юмора. Сталин выглядит как живой человек – хитроватый, уверенный в себе, напористый грузин. Булгакову даже удалось, не шаржируя, передать на письме его грузинский акцент. Получилась “вкусная” роль. Недаром Хмелев, некогда взлетевший на вершину славы в “Днях Турбиных”, а в 1939 году – один из ведущих актеров МХАТа, говорил Булгакову, что если ему не дадут роль Сталина, то для него это будет трагедией (он запомнил эту роль наизусть после первых же авторских читок).

А Булгаков читал эту пьесу всем и везде. Во МХАТе читку совместили с партийным собранием – случай тогда беспрецедентный. Когда автор закончил, все встали и долго аплодировали, словно перед ними был живой Сталин. Да и сам Булгаков считал, что “Батум” – это удача, и радовался этому. О пьесе как о главнейшей сенсации грядущего сезона заговорила вся театральная Москва.

“Батум” приняли на ура и в Комитете по делам искусств. Оттуда пьесу отправили в секретариат Сталина – на высочайшее утверждение. Немирович-Данченко был настолько уверен в положительном отзыве вождя, что распорядился послать в Грузию – в Тифлис, Кутаиси и Батум – творческую бригаду во главе с Булгаковым для сбора материалов к предстоящей постановке.

Ехать собирались с комфортом, МХАТ оплатил два купе в международном вагоне. Елена Сергеевна устроила отъездной банкет: пирожки, ананасы в коньяке. Как вспоминал участник этого маленького пиршества Виталий Виленкин, “пренебрегая суевериями, выпили за успех”. А зря. Создателю романа о Сатане и мрачных шутках судьбы следовало быть осторожней…

Не успели толком отъехать от столицы, как на одной из остановок в вагон вошла женщина с криком: “Срочная телеграмма бухгалтеру!” Со словами “это не бухгалтеру, а Булгакову” писатель забрал у нее телеграмму. Читал ее молча и долго, хотя в ней было всего несколько слов: “Надобность поездке отпала возвращайтесь Москву”. Потом сказал: “Дальше ехать не надо”.

По дороге в Москву Булгаков говорил жене: “Навстречу чему мы мчимся? Навстречу смерти?” Она вспоминала потом, что писатель, хороший врач-профессионал, всегда ставил точные диагнозы. Не ошибся он и на сей раз…

В Москве к Булгакову пришли из МХАТа с разъяснениями. В ЦК партии им сказали, что нельзя Сталина делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. И что пьеса выглядит как попытка подлизаться и наладить отношения. Ни ставить, ни публиковать ее не разрешено.