Соломон Волков - Москва / Modern Moscow. История культуры в рассказах и диалогах

С. В.Для меня в этом смысле Москва сближается с Нью-Йорком, в котором я уже сорок с лишним лет живу. Я не большой любитель наблюдать за изменениями в городском пейзаже, но все же, когда смотришь поневоле по сторонам, тут буквально изо дня в день происходят какие-то изменения. Стоит дом, вполне себе приличный, и вдруг видишь, что от него остались одни развалины, и вот уже какой-то новый небоскреб вырастает. Неприятное психологическое ощущение… Перед отъездом в Америку – а я уехал в 1976 году – я, приехав из Ленинграда, прожил несколько лет в Москве. Это был город с маленькими кривыми улочками, церквушками, садиками. Еще сохранялись остатки усадебного быта, который, как мне кажется, так отличал Москву. Когда я после длительного перерыва приехал в конце 1990-х, то в центре ничего этого почти не осталось. У вас не было такого впечатления?

Г. Ю.Я этого не застала, слишком поздно переехала. Лихие девяностые только начинались, но стремительно прогрессировали. Разница между началом и концом 1990-х, конечно, есть, но все изменения происходили довольно быстро и как бы ровно размазаны по времени. Мне не с чем сравнить, у меня не осталось персональных воспоминаний о такой Москве, относительно стабильной и неизменной. Могу сказать, что сегодня Москва очень комфортный город. Но это комфорт немного нечеловеческий: нажимаешь на кнопку в смартфоне и тебе в любое время суток привозят еду из выбранного тобою ресторана. А это не про нормальную городскую среду, это уже отдает немного городом будущего. В Москве удобно, но это очень специфическое удобство, не имеющее никакого отношения к той старой уютной обозримой городской локальности, которую мы видим даже в “Мастере и Маргарите”.

С. В.Вернемся к литературе. Я уже беседовал с Антоном Долиным, и в нашем разговоре всплыла фигура Аксенова. Он много писал о Москве. “Ожог” в какой-то степени можно считать московским романом. Была еще “Московская сага”, которая даже заголовком своим декларировала, что это эпопея о Москве.

Г. Ю.И “Москва-ква-ква”.

С. В.Да-да. Каково ваше отношение к аксеновскому московскому корпусу?

Г. Ю.Мне кажется, что Аксенова будут любить, помнить и знать не из-за его московского корпуса. “Московская сага” это все-таки очень экспортоориентированная вещь, это семейная сага, написанная с расчетом на популярность за рубежом. “Ожог”… ну, “Ожог” немного устарел, как каждый текст, написанный на пике моды, сегодня выглядит старомодно. А “Москва-ква-ква” вообще, к сожалению, довольно плохой роман. Мы с моими студентами читаем раннего Аксенова: “Звездный билет”, “Коллеги”, “Затоваренная бочкотара”. По-моему, эти книги Аксенова – ясные, с чистым человеческим голосом – останутся. А ко всему, что было написано позже, есть много вопросов. Наверное, лучше всего я помню роман “Москва-ква-ква”, про который я уже писала как критик. И этот роман, на мой взгляд, написан с очень большой нелюбовью к Москве. Василий Павлович хотел написать, как Москва его, провинциального мальчика, отторгала, не любила, и как он чувствовал себя в ней некомфортно, и в ней правили бал всякие плохие люди. По-моему, так и получилось. То есть это в некотором смысле “антимосковский” текст.

С. В.Наши мнения совпадают и по отношению к “Доктору Живаго”, и к “Мастеру и Маргарите”.

Г. Ю.Но я хорошо отношусь к “Петербургу” Андрея Белого. Я люблю “Петербург”, но не перечитывала его с шестнадцати лет и никогда не буду перечитывать. Я его тогда любила и не хочу портить впечатление.

С. В.Сейчас это воспринимается очень экстравагантно. Раз уж мы об этом заговорили, я из всей прозы Белого предпочитаю как раз его автобиографическую трилогию. Я считаю, что это вершина его прозы – по многим соображениям. Наиболее она ценна именно в информативном плане: там рассказано много того, что действительно надо знать и помнить о современной Белому Москве. А вот другой писатель – Трифонов. Вот уж кто у нас действительно московский автор, у кого московские тексты. Как бы вы оценили его тексты? Больше ли у них шансов остаться как эталоны? Или этих шансов нет?

Г. Ю.Я все время ставлю опыты на детях и тренируюсь на студентах. Никто не хочет читать Трифонова – я имею в виду роман “Дом на набережной”.

С. В.Почему?

Г. Ю.Потому что сегодня он выглядит как еще одна советская семейная сага. Это, как говорят мои более молодые коллеги, немного “пыльная вчерашка”. Я Трифонова очень любила, но прочитала его совсем юной, еще в перестройку, и казалось, что это большое важное высказывание. А потом такого “трифонова” стало очень много. И он утратил свою уникальность, эталонность… Трифонов действительно московский человек, московский писатель. Если у Аксенова чувствуется потаенная боль, оттого что Москва к нему плохо относилась, то для Трифонова Москва – это естественная среда обитания. Он в ней как рыба в воде. Но, честно говоря, мне не кажется, что Москва для него как-то особенно важна. Для него это, как я уже говорила, “город по умолчанию”, дефолт-сити. У него действие всегда происходит в Москве, потому что а где же еще? Ведь все самое важное происходит в Москве, и сам он живет в Москве, вписан в московский контекст. Писатель пишет о той жизни, которую знает. Я не думаю, что Трифонов останется в памяти народной. Это не значит, что он переоценен или что надо немедленно сбросить его с какого-то парохода. Он просто писатель своего времени, а не более длительных исторических промежутков.

С. В.Здесь, наверное, я в первый раз с вами не полностью соглашусь. Для меня, во всяком случае, Трифонов был и остается очень важным писателем. Парадоксальным образом сравню его с классическим петербуржцем Битовым. Они мне оба открыли возможность микроанализа психологического в той условной интеллигентской среде, в которой я вырос. И Трифонов, и Битов в своей прозе работают будто хирургическим скальпелем, делают тщательную, мелкую в хорошем смысле слова работу. Они открыли для меня принципиальную возможность использовать подобный дискурс, чтобы анализировать себя и других. На мой взгляд, значение прозы Трифонова сохранится, так же как и психологические находки Битова, особенно в его ранних вещах, прежде чем он высох, что тоже для меня было большой загадкой и даже большой трагедией.

Г. Ю.Вы не любите “Преподавателя симметрии”?

С. В.Для меня Битов кончился на “Пушкинском доме”, потому что здесь амбиция его оказалась больше его силы. Он хотел написать роман, как, знаете, Чехова преследовало всю жизнь желание написать роман, ему казалось, что без этого русский писатель не может состояться. И он написал “Драму на охоте” – самую, может быть, провальную его вещь. Так и у Битова. Он добился своего: после “Пушкинского дома” он стал классиком. Но мне до сих пора рассказы “Пенелопа” или “Дверь” кажутся непревзойденными его шедеврами. Это странно, но у молодых прозаиков часто возникают такие же трудности, что у молодых лириков: иногда все самое лучшее пишется до двадцати пяти лет. Один только Пушкин выскочил из этой проблемы под конец жизни. Но уже сам засомневался в том, что дальше сможет написать что-то равноценное. Я всегда считал, что это была причина его фактического самоубийства.