Вадим Парсамов - Декабристы и Франция

За идиллией следует трагедия – любовная измена. Барятинский снова рисует картину несчастной любви с ее мыслями о смерти, но в ином плане. На этот раз месть приобретает вполне реальный кровавый характер, так как направлена она уже на счастливого соперника, и обида должна быть оплачена кровью, а не слезами:

Но убить соперника означало бы разбить жизнь своей возлюбленной. Герой уже не думает, о том что героиня все еще его любит. Понимание того, что ее сердце принадлежит другому, заставляет его отказаться от мести:

Воспоминание о былом счастье и уверенность в его невозвратимое™ приводят героя к мысли о собственной смерти, а автора – соответственно к романтическим клише о земном одиночестве, изгнанничестве и кладбищенской лексике:

Элегия обрывается, но жизнь продолжается. Эпилог отношений героя и его возлюбленной приводится в послании.

Умирает не герой, а героиня, предварительно оттолкнув от себя соперника и бросившись к ногам героя. Но не раскаяние, а смерть героини примиряет героя с ней.

Завершается элегия, завершается история сердца, завершается жизнь. Все сливается в эмблематической картине, подводящей итог стихотворению. Старый кормчий на утесе, омываемом морем, созерцает небо и морскую пену, воображая себя среди волн. Смысл очевиден: море – жизнь, кормчий – герой, плывущий по жизни, воображение – это воспоминание, согревающее душу и продлевающее на какое-то время жизнь героя.

Стихотворение Барятинского наполнено литературными штампами, взятыми из французской элегии XVIII в.: любовные страдания, жалобы на предмет любви, сильные страсти – все это передается через напряженную образно-лексическую систему. Вместе с тем, как и во французской элегии, здесь ощущается связь с рационалистической культурой XVIII в., проявляющаяся в строгости александрийского стиха, в точности формулировок, в смысловых контрастах и параллелизмах: Le gout les condamna; le cœur les a sauvés [Вкус их осудил, сердце их спасло]; Sur та haine qui meurt son supplice commence [Моя умирающая ненависть порождает ее муки]; Le remords corrompt tout, il est incorruptible; \ \ Sa victime est le cœur, le temps son aliment [Угрызения совести всепоглощающи, но сама совесть неподкупна; Их жертва – сердце, их пища – время]; Ah! si je t'aimais moins, que je te haïrais! [Ах! если бы я тебя любил меньше, как бы я тебя ненавидел!] и т. д.

Рационализируя поэтический язык, добиваясь чисто французской точности и афористичности, Барятинский на первый план ставит не самое страсть, а ее описание. Говоря от имени восьмидесятилетнего старца, он предельно дистанцируется от своего героя. Но не только французская элегия служила Барятинскому образцом. Не менее важна для него была и русская поэтическая традиция, восходящая к Карамзину, которая, по замыслу автора, должна была ощущаться читателем. К стихам:

Барятинский сделал примечание: «Ces deux vers sont traduction de M. Karamsin» 12. Речь идет об элегии Карамзина «К Неверной», где есть такие строки:

Это стихотворение Карамзина впервые было опубликовано в 1797 г. в сборнике «Аониды» с подзаголовком «Перевод с французского». Комментаторы, начиная с В.В. Сиповского, считают «это указание фиктивным, долженствующим скрыть автобиографический смысл стихотворения» 14. «Но при всех обстоятельствах, – пишет В.Э. Вацуро, – помета “с французского” – любопытный ориентир: он указывает на тип элегического, интроспективного послания, анализирующего чувства» 15.

В тексте Барятинского есть еще одна, не указанная автором цитата из того же стихотворения Карамзина.

Cp. y Карамзина:

Барятинский, разумеется, не просто так цитирует Карамзина. В его стихах он безошибочно почувствовал близкую себе французскую поэтическую культуру. И это дало ему возможность объединить в пределах собственного поэтического языка французскую элегическую традицию с художественными поисками отечественного поэта.

Значительное место в сборнике Барятинского занимают мадригалы – светская поэзия комплиментов. Прежде всего, бросается в глаза великосветский характер адресатов. Женские имена, скрытые за прозрачными инициалами, расшифровал Б.Л. Модзалевский: «Это были: княгиня Екатерина Петровна Гагарина, рожд. Соймонова (род. 1790, ум. 1873), жена дипломата князя Г.И. Гагарина (род. 1782, ум. 1837) и мать известного художника вице-президента Академии художеств князя Г.Г. Гагарина, затем княгиня Варвара Сергеевна Долгорукова, рожд. княжна Гагарина (род. 1793, ум. 1833), жена (с 1812 г.) камер-юнкера князя Вас. Вас. Долгорукова (род. 1787, ум. 1858); наконец, княгиня Эмилия Петровна Трубецкая (род. 1801, ум. 1869), единственная дочь начальника Барятинского – графа Петра Христиановича Витгенштейна, бывшая замужем за гусарским офицером (впоследствии Харьковским и Орловским губернатором и сенатором) князем Петром Ивановичем Трубецким (род. 1798, ум. 1871)» 16.

Мадригал – жанр любовной поэзии, противоположный элегии. Элегия, как правило, имеет в виду женщину вообще. Даже когда она имеет автобиографическую основу, ее адресат получает предельно обобщенные черты и не должен быть узнан. Излияние страстных чувств, причём нередко в сильных выражениях, могло бы повредить репутации конкретной женщины. Мадригал выражает чувство легкой влюбленности, ограничивающееся тем восхищением, которое допустимо при неофициально-публичном общении. Мадригал характеризует не столько женщину, которой он посвящен, сколько его автора. Поэтому поэтическое обращение к великосветской даме требовало особого искусства, включающего в себя изящную легкость языка, парадоксальность мысли и допустимую игривость содержания. В мадригале нередко упоминаются античные имена, служащие критерием достоинств женщины, к которой обращается поэт.

В мадригальном послании к княгине Гагариной «Г’Атоиг affligé» [ «Опечаленный Амур»] Барятинский изображает Амура, сетующего на то, что по воле богов княгиня заняла место его матери Венеры, а ее детям отдан его скипетр. Единственным утешением для него может служить то, что