Лев Бердников - Всешутейший собор. Смеховая культура царской России

Дар пародировать до поразительного сходства Потемкин будет ценить и в других. Сардинский посланник А. Парело свидетельствует, что «при такой наклонности князь благоволит к людям, одаренным одинаковою с ним способностью, и мы знаем, что многие, в том числе и актеры, вкрались ему в милость с помощью этого средства». К числу замечательных имитаторов, близких светлейшему, следует отнести генерала С.Л. Львова (о нем мы еще расскажем). Современник сообщает и о таком случае: «Бывши в Петербурге, узнал [Потемкин], что в Херсоне какой-то чиновник хорошо передразнивает несколько известных лиц: тотчас отправил он за ним курьера; как скоро тот приехал, то приказал передразнивать ему всех, кого умеет, потом и самого себя. Его светлость, позабавившись таковым дарованием, приказал ему отправиться в свое место».

Особенно уморительно изображал Потемкин манеры придворных. А как бесподобно передразнивал он гордую и чопорную княгиню Екатерину Дашкову! Императрица много раз требовала повторить сей номер на бис. Вообще, так смешить Екатерину, как это умел делать Потемкин, не мог никто. И хотя Екатерине и Потемкину посвящено множество исследований (укажем в этой связи на только что вышедшие монографии Д.Н. Шахмагонова и К.А. Писаренко), не уделено достаточно внимания тому, что шутка и балагурство одушевляли их отношения, придавали им новый импульс. Вот что пишет английский историк С. Монтефиоре о поре, непосредственно предшествовавшей их бурному роману: «Сведений о Потемкине за эти годы сохранилось немного, и почти все они легендарны. Прослеживая день за днем жизнь екатерининского двора, мы встречаем его, время от времени выступающего из толпы, чтобы обменяться острой шуткой с императрицей, – и исчезающего снова. Он делал все, чтобы его появления запечатлевались в памяти».

Шутки Потемкина действительно крепко запомнились Екатерине. Уже после сближения с Григорием Александровичем она пишет ему письма в интимно-шутливом тоне, хвалит за веселость и сама пытается его позабавить. «Желаю быть здоровым и возвратиться к нам здоровым и веселым, как рыбка», – напутствует она его в 1772 году. А вот некоторые выдержки из писем Екатерины Потемкину за один только 1774 год: «Куда как нам с тобою бы весело было вместе сидеть и разговаривать… Пожалуй, напиши, смеялся ли ты, читав мое письмо, ибо я так и покатилась со смеху, как по написании прочла. Какой вздор намарала, самая горячка с бредом, да пусть поедет; авось либо и ты позабавишься». В другом послании: «Голубчик мой, я Вас чрезвычайно люблю, и хорош, и умен, и весел, и забавен». А вот концовка еще одного ее письма: «Пожалуй, будь весел сегодни, а я по милости Вашей очень, очень весела, и ни минуты из ума не выходишь».

Императрица придумывает своему возлюбленному остроумные прозвища, сокровенный смысл которых был понятен только им двоим: «Гяур, Москов, козак яицкий, Пугачев, индейский петух, кот заморский, павлин, фазан золотой, тигр, лев на тростнике». То она награждает его сумбурно-сбивчивыми, но неизменно ласковыми определениями («сердитый, милый, прекрасный, умный, храбрый, смелый, предприимчивый, веселый»), то наставляет и подбадривает («Дурное настроение и нетерпение вредят здоровью», «Унимай свой гнев, божок!», «Только будь весел!»). Иногда монархиня прибегает в письмах к образам, заимствованным из русского фольклора: «Душенька, я взяла веревочку и с камнем, да навязала их на шею всем ссорам, да погрузила их в прорубь. Не прогневайся, душенька, что я так учинила. А буде понравится, изволь перенять. Здравствуй, миленький, без ссор, спор и раздор!» – «Желаю, чтоб ты веселилась, делая мне добро», – в тон отвечал ей Потемкин. В послании Ф.М. Гримму от 14 июля того же 1774 года императрица называет фаворита «величайшим, забавнейшим и приятнейшим чудаком, какого только можно встретить в нынешнем железном веке», и добавляет: «Он смешит меня так, что я держусь за бока!» Она шутливо аттестует его «первым ногтегрызом Российской империи». Вывесив в Малом Эрмитаже правила поведения в своем кружке, Екатерина именно Потемкину адресовала пункт: «Быть веселым, однако ж ничего не портить, не ломать и не грызть».

«Чтобы человек был совершенно способен к своему назначению, потребно оному столько же веселья, сколько и пищи», – заметил Потемкин. Что же разгоняло его скуку и хандру? Прежде всего музыка. «Если был он весел, – свидетельствует очевидец, – то приказывал собственным своим музыкантам играть какую-нибудь духовную кантату, которую и назначенные певицы сопровождали своими голосами, для освежения от многого размышления утомленного его духа своими очаровательными голосами». Но весьма занимало светлейшего и «многое размышление», а именно изощренная игра ума. Мемуарист Л.Н. Энгельгардт вспоминает: «Он чрезвычайно любил состязаться, и это пристрастие осталось у него навсегда: во время своей силы он держал у себя ученых раввинов, раскольников и всякого звания ученых людей; любимое было его упражнение призывать их к себе и стравливать их, так сказать, а между тем сам изощрял себя в познаниях».

Князя привлекали всякого рода оригиналы, и когда он узнавал о таковых, немедленно приказывал доставить к себе, даже если они находились от него за тысячи верст. Так, будучи под Очаковом, Потемкин прослышал о москвиче, отставном военном Спечинском – человеке на удивление памятливым, якобы выучившем наизусть все святцы. И тут же в Первопрестольную на всех парах полетел курьер. Спечинский принял предложение с восторгом, воображая, что князь нуждается в нем для какого-то важного дела, и, проскакав без отдыха несколько суток, явился в Очаков, в палатку светлейшего. «Какого святого празднуют 18 мая?» – спросил его князь, смотря в святцы. «Мученика Феодота, Ваша светлость». – «Так. А 29 сентября?» – «Преподобного Кириака, Ваша светлость». – «Точно. А 5 февраля?» – «Мученицы Агафии». – «Верно, – сказал Потемкин, закрывая святцы, – благодарю, что Вы потрудились приехать. Можете отправиться обратно в Москву хоть сегодня же». А вахмистрам-конногвардейцам братьям Кузьминым повезло больше. Узнав, что они мастера лихо выплясывать цыганочку, светлейший потребовал их в свою ставку и обрядил в костюмы и цветастые шали. «Я лучшей пляски в жизнь мою не видывал, – вспоминал современник. – Так поплясали они недели с две и отпущены были в свои полки».

Современник сообщал: «Многие, чтобы быть известными его светлости, старались иметь к нему вход и его забавлять». В его окружении были и заправские бильярдисты, и шахматисты, всякого рода потешники, актеры, дураки и, как образно выразился Ф.Ф. Вигель, «звездоносные шуты» и т. д.

Что же вызывало смех у нашего героя? Однозначный ответ дать трудно, ибо улыбка сего Полубога была всегда разной, подчас – игриво-веселой. Ф.П. Лубяновский вспоминал, что Потемкин как-то признался ему: «Грусть находит вдруг на меня, как черная туча, ничто не мило, иногда помышляю идти в монахи». – «Что ж, – отвечал ему тот, – не дурное дело и это: сего дня иеромонахом, через день архимандритом, через неделю во епископы, затем и белый клобук; будете благославлять нас обеими, а мы будем целовать у Вас правую [руку]». Светлейший рассмеялся. В другой раз его очень повеселило сказанное кстати удачное слово. Рассказывают, в обществе Потемкина находился один калмык, который имел привычку всем говорить «ты» и приговаривать «я тебе лучше скажу». Однажды, играя в карты и понтируя против калмыка, князь играл несчастливо и вдруг сказал в сердцах банкомету: «Надобно быть сущим калмыком, чтобы метать так счастливо». – «А я тебе лучше скажу, – возразил калмык, – что калмык играет, как князь Потемкин, а князь Потемкин – как сущий калмык, потому что сердится». – «Вот насилу-то сказал ты “лучше”!» – подхватил, захохотав, Потемкин и продолжал игру уже хладнокровно.