Владимир Муравьев - Легенды старой Москвы

Несмотря на сравнительно краткий срок существования, московская Навигацкая школа сыграла большую роль в распространении образования в России, в истории русского флота и мореплавания.

Среди ее выпускников немало славных имен: адмирал Н. Ф. Головин, основатель русской картографии И. К. Кириллов, знаменитые исследователи Севера — Г. С. Малыгин, Д. Л. Овцын, С. И. Челюскин, капитан-командир А. И. Чириков, первым из европейцев описавший северо-западные берега Америки, академик, механик, изобретатель А. К. Нартов и другие.

Воспитанником Навигацкой школы был архитектор Иван Мичурин, построивший в Москве ряд замечательных церквей и гражданских сооружений, к сожалению, до нашего времени не сохранившихся. Последней утрачена Пятницкая церковь на Пятницкой улице, снесенная в 1934 году, сейчас на ее месте находится вестибюль станции метро «Новокузнецкая». Мичурин в 1739 году с командой геодезистов из Навигацкой школы составил первый геодезический план Москвы, характер и объем сведений которого раскрывает его полное название: «Чертеж местоположения столичного города Москвы, в котором означены не только Кремль, Китай-город, Белый город и Земляной город, но и все находящиеся в оном ворота, улицы, императорские домы и публичные строения, соборные и приходские церкви, монастыри, архиерейские и другие подворья, реки, пруды, сады и прочие знатнейшие места».

Москвичи конца XVIII — начала XIX веков видели в Сухаревой башне не только архитектурный памятник, но и символ эпохи Петра I. Для них она была окутана романтикой народных воспоминаний и преданий о самовластном государе, о его грозном времени, и это вносило свои резкие и выразительные штрихи в ее художественный образ.

Именно такой образ Сухаревой башни предстает в юношеском очерке М. Ю. Лермонтова «Панорама Москвы».

«…На крутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-нибудь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада — Сухарева башня. Она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на ее мшистом челе! Ее мрачная физиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы, все хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться».

К. Моор. Петр I. Гравюра. 1718 год

О чем же вспоминал и о чем думал москвич того времени, глядя на Сухареву башню, как стали в народе называть каменные Сретенские ворота Земляного города уже вскоре после их постройки? (О том, что такое название бытовало одновременно с названием Навигацкая школа и Цифирная школа, свидетельствует строчка из сатиры Антиоха Кантемира, написанной в 1720-е годы: «Хоть числил он лучше всей Сухаревой башни».)

А название Сухарево напоминало о стрелецкой слободе, о стрельцах и их судьбе.

Помнили и толковали потихоньку меж собою про стрелецкий бунт 1682 года, про то, как расправились тогда стрельцы со своими злодеями и мучителями. Вспоминали столп на Красной площади, на котором были написаны справедливые слова о ратных трудах стрельцов, о том, что гнев их был справедлив, и записана клятва начальников и бояр, что впредь они не станут чинить неправды, а будут поступать по правде.

Говорили и о том, что всего год простоял тот столп на Красной площади, а потом убрали его, и тут закончилась царская милость к стрельцам, хотя была она в свое время закреплена государевым крестным целованием.

Год спустя после крестного целования, в 1683 году, государь выдал Указ, в котором было сказано, что на Москве и в разных иных городах и областях «…тамошние жители и прохожие люди про бывшее смутное время говорят похвальные речи и другие многие непристойные слова на смуту, страхованье и соблазн людям». Вследствие чего под страхом смертной казни было «запрещено хвалить прошлое смутное время». Коротко было время стрелецкой воли, а запомнилось крепко.

А уж как крепко помнились последующие события, страшные стрелецкие казни… Но все-таки главное — память о проблеснувшей воле, она питала надежду: раз было такое, то, значит, может случиться и опять. Недаром Екатерина II в своих «Размышлениях о Петербурге и Москве» одной из причин своей нелюбви к Москве называет именно эти воспоминания, сильные в среде москвичей-простолюдинов. «И вот такой сброд разношерстной толпы, — пишет она, — которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум».

В 1880-е годы, два столетия спустя после этих грозных событий, художник В. И. Суриков в Москве, в московских старинных постройках почувствовал сохраненную память о далеких временах и событиях. Когда он писал картину о стрелецкой трагедии «Утро стрелецкой казни», от них он набирался духа того времени. «Я на памятники, как на живых людей смотрел, — расспрашивал их: „Вы видели — вы свидетели… Стены я допрашивал…“», — рассказывал о создании картины художник.

До сих пор в селе Воздвиженском на дороге в Троице-Сергиев посад помнят и рассказывают предание о том, как казненные здесь во время стрелецкого мятежа стрелецкие начальники князь Хованский с сыном в полночь выходят на дорогу с отрубленными своими головами в руках и просят проезжих рассудить их с Петром и Софьей.

Сухарева башня также напоминала о споре Петра со стрельцами…

Пристальное внимание местных жителей вызывали постоянные посещения Сухаревой башни царем и высшими вельможами.

Особенно большой съезд бывал, когда в Навигацкой школе устраивали представление немецкие актеры или школяры. При таких случаях обязательно приезжал и сам Петр.

Все знали о пристрастии царя к разным празднествам, маскарадам, шествиям и вообще «шутейным» забавам.

Возле Сухаревой башни был построен специальный каменный амбар, в котором сохранялся сухопутный фрегат, сооруженный для маскарадного шествия в ознаменование Ништадтского мира. Об этом маскараде много толковали в Москве. В нем приняли участие и школяры, одетые матросами.

30 августа 1721 года в финском городе Ништадте был подписан русско-шведский мирный договор, завершивший двадцатилетнюю Северную войну. Ништадтский мир закрепил за Россией Балтийское побережье. С русской стороны переговоры вели Я. В. Брюс и руководитель Коллегии иностранных дел А. И. Остерман. По получении текста договора Петр I писал Брюсу: «Славное в свете сие дело ваше никогда забвению предатися не может, а особливо поелику наша Россия такого полезного мира не получала».