Александра Баркова - Введение в мифологию

Очень жесткий, впечатляющий, но не в лучшем смысле, эпизод – смерть Духшасаны. Бхимасена, когда его повергают в бою, начинает терзать его тело и пить его кровь, и уже сам Бхимасена уподобляется ракшасу. Впрочем, с ракшасами у него много общего, даже сыночек, который в один из моментов боя приходит очень серьезно на выручку Пандавам и при этом погибает. И кстати, вот такой вот сын, побочный сын одного из героев, безумный исполин, дикарь огромного роста, огромной ярости, при этом обреченный погибнуть, – это образ не специфически индийский, это образ очень характерный для эпоса, и параллели встречаются нам, например, во французских сказаниях. Так что ничего такого особенного в полуракшасе – сыне Бхимасены нет.

Финал битвы. После еще нескольких дней войско Кауравов разбито, от него остается всего несколько человек, и остается сам Дурьодхана. Он прячется рядом с полем битвы, он прячется на дне озера и там сидит под водой. Гринцер и другие исследователи пишут, что здесь очень четко проявляются в образе Дурьодханы его как раз змеиные черты, поскольку действительно Кауравы имеют черты змеев и, кстати сказать, сама по себе битва на Курукшетре символически воспринимается как земное воплощение боя Индры с Вритрой, где функцию Индры воплощает его собственный сын Арджуна, а функцию Вритры – вообще Кауравы как совокупность змеев. К вопросу о параллелях: первое сражение Пандавов с Кауравами, освобождение стад Вираты – это, естественно, отголосок другого важнейшего мифа, индийского мифа Вала, похищения коров.

Итак, Дурьодхана прячется под водой, приходят пятеро Пандавов и Кришна. И здесь Юдхиштхира вызывает Дурьодхану на бой, говоря, что всё царство достанется тому, кто победит в этой схватке. Иными словами, он готов ради поединка с Дурьодханой поставить на кон результат всей битвы, всего этого чудовищного истребления людей. Дурьодхана соглашается выйти. И против него, что неудивительно, выходит Бхимасена, и они начинают биться на излюбленном оружии обоих – на палицах. И, несмотря на то что Дурьодхана истомлен и битвой, и поражением, он начинает одолевать. Тогда стоящий рядом Кришна бьет себя по бедру, напоминая Бхимасене о том, что тот клялся сокрушить бедра Дурьодханы, и Бхимасена наносит удар по бедрам – удар запрещенный. Удар ниже пояса в прямом и переносном смысле. Разбивает Дурьодхане бедра и оставляет его умирать, а сами Пандавы уходят. Истекающего кровью, умирающего Дурьодхану находят три воина, среди которых вот тот самый Ашваттхаман, сын Дроны, который и так исполнен ненависти к Пандавам за убийство отца обманом, а тут они еще видят умирающего царя.

И Ашваттхаман ночью нападает на лагерь Пандавов, где самих Пандавов, по счастью для них, не оказалось. Идет ночное избиение спящих. Ашваттхаман и еще два воина поджигают лагерь, становятся у выходов и всех, кто пытается выбежать из горящего лагеря, убивают. Этот сюжет находит идеальную параллель в «Илиаде»: ночная вылазка Одиссея и Диомеда, когда они точно так же громят спящий лагерь союзников Трои. И в общем-то, остается открытым вопрос, что это. Это или очень высокая степень совпадения, которая, конечно, может объясняться сходными условиями ведения войны, сходными воинскими хитростями, или же всё-таки это просто эпический сюжет, который восходит к индоевропейской общности.

В итоге от всего войска Пандавов остаются только пять Пандавов и Кришна. Затем они возвращаются в город, не очень-то это удастся назвать «с победой», но, как бы то ни было, Дурьодхана всё-таки умирает, и остальные три воина, с ними связан отдельный сюжетный ход, но, скажем так, они из сюжета исчезают.

Пандавы возвращаются с победой. И вот здесь происходит уже упомянутый мною ранее эпизод, когда слепой Дхритараштра хочет якобы обнять Бхимасену, на самом деле – его задушить. Но его слепоту обманывают чурбаном в доспехе, который слепой старик искорежил, а Бхимасену он бы просто убил.

Судьба Дхритараштры – уход в отшельничество, и царство достается Пандавам. Несмотря на кажущуюся победу, битва на Курукшетре – это начало конца, это начало Кали-юги, то есть черного периода в истории человечества. Для индийцев, как и для греков, история делилась на Золотой век, Серебряный, Медный и последний – это «Кали-юга», Черный век.

Кали-юга начинается с битвы на Курукшетре, и в дальнейшем всё идет хуже и хуже, и царство Пандавов оказывается обреченным. Точно так же обречено и царство Кришны. Хотя он царь в своей стране, но люди забывают законы, забывают свой долг, от чудовищного избиения мужчин женщинам приходится вступать в брак с кем попало, от этого смешиваются касты. И заканчивается всё тем, что народ Кришны просто избивает друг друга, и Пандавы не могут их защитить.

В конце концов сами Пандавы уходят за пределы мира, поднимаясь на гору Меру. Юдхиштхира, как воплощение справедливости, – он живым восходит на небеса, и позже к нему присоединяются уже умершие братья и Драупади. Так финал «Махабхараты» оказывается трагичен, и, вероятно, это результат обработки эпоса в брахманской среде. Естественно, что для брахманов воинские подвиги сами по себе особой ценности не имеют. Поэтому «Махабхарата» оказывается произведением, в котором вот эта тенденциозная и, в значительной степени, противоположная изначальному замыслу обработка сюжета приводит к очень ярким и заметным противоречиям.

Общим местом является утверждение, что культура корнями уходит в мифологию. Но что стоит за этими словами? Значит ли это, что мифологический пласт в современном художественном мышлении – это лишь трансформированные осколки-архетипы, о которых писал еще К. Юнг? Или же речь идет о сохранности и воспроизведении цельной мифологической системы, утратившей внешнюю чудесность, но сохранившей глубинную значимость?

Справедливы оба суждения. Однако обычно исследователи основное внимание уделяют первому (так, Е. М. Мелетинский отмечает ориентацию ранних форм романа на героический эпос, генетическую связь романа с волшебной сказкой, который «возникает в результате трансформации героического эпоса и сказки, часто в ходе их взаимодействия»). Нам уже приходилось писать о том, что эпос и сказка восходят к гораздо более архаическим повествовательным формам – сказаниям о герое-первопредке (творце современного облика мира, победителе чудовищ), и мы утверждаем, что сюжет современного произведения может сохранять даже такие архаические представления. Более того, вся структура литературного произведения, вся система образов может строиться с сохранением законов мифологического повествования (разумеется, при утрате мифологического содержания). Эту сохранившуюся структуру архаических текстов, используемых авторами еще с конца Возрождения и в течение Нового времени неосознанно, в силу традиции, будем называть «мифологическим клише».