Александра Баркова - Введение в мифологию

Еще на одном моменте следует задержать внимание – на «двойном посвящении» в шалаше (Лир выступает в роли патрона инициации для Эдгара, а Эдгар – для Лира). Эта взаимная инициация не есть знак разрушения логики мифа, напротив, она встречается, например, в таком архаическом эпосе, как «Калевала» (герой, будучи проглочен, ест чудовище изнутри, в результате чего мудрость приобретают оба).

О воплощении мифологического клише в «Евгении Онегине» уже однажды приходилось писать, хотя и чрезвычайно кратко.

Начало романа – традиционная для сказки (и в меньшей степени для эпоса) недостача (смерть дяди) и отлучка героя (Онегин уезжает в деревню). Петербург, который покидает герой, представлен как мир обыденности («завтра то же, что вчера»), сам Онегин, несмотря на его хандру, часть этого мира. В деревне дело обстоит совершенно иначе.

В первой же строфе второй главы мы встречаемся с мифологическим образом: «Огромный, запущенный сад, Приют задумчивых дриад»; далее дом дяди называется замком, и, кроме того, поэт подчеркивает, что в этом доме время не идет («календарь осьмого года»). Таким образом, деревня воспринимается как аналог иного мира, а его обитатели, соответственно, жители мира смерти: помещики ездят на «домашних дрогах» (дроги, согласно словарю Даля, «колесница для отвоза покойников»), а дядя встречает Онегина, будучи мертвецом.

Мир смерти (негативная ипостась иного мира) традиционно представляется миром чудовищ, ярче всего это выражено во «Сне Татьяны»:

В ином мире герой встречается с хозяйкой. Татьяна описана в романе как безусловно иномирное существо – и с точки зрения ее роли в сюжете, и с точки зрения роли в мире людей (при первой характеристике героини воспроизводится мотив рождения иномирного ребенка в человеческой семье). Нечеловек в человеческой семье разительно отличается от сверстников, с одной стороны, быстрым (или мгновенным) возмужанием, поскольку такой герой – воплощенный предок, он сразу рождается взрослым. Героиня не знала детства:

С другой стороны, если воплощенный предок рождается среди людей, то он может долгое время оставаться в неподвижности, накапливая магическую силу перед свершением подвигов (как, например, былинный «сидень» Илья Муромец). Эту черту в образе Татьяны Пушкин подчеркивает неоднократно:

На московском балу она тоже не танцует.

Когда герой из иного мира должен родиться в мире людей, он всё равно сохраняет свои прежние потусторонние связи, оставаясь людям чужд. Данный мотив также воплощен в романе: вместо человеческих друзей у Татьяны – книги (это может служить и своеобразным преломлением мотива мудрости хозяйки иного мира). Другое воплощение мотива – связь Татьяны с луной, которая в сцене написания письма предстает фактически третьим действующим лицом, едва ли не более активным, чем няня («вдохновительная луна» выступает в роли советчицы, участливой подруги, в отличие от непонимающей старушки).

Сказанное об иномирных чертах героини можно обобщить словами романа:

Важно отметить, что сравнения с животными в романе чрезвычайно редки и являются своеобразным знаком иномирности. Всё это, а также роль Татьяны в сюжете позволяет видеть в ее образе отражение мифологических представлений о хозяйке иного мира, владычице леса (которая в мифологии, как правило, предстает в образе лани – например, греческая Артемида). Согласно мифологическому клише, жениться на хозяйке и есть цель переправы героя в иной мир. Однако в романе свадьба не состоялась. Но это не является отрицанием мифологического клише. В мифологических текстах (особенно в героическом эпосе) нередко встречается мотив отвержения героем любви богини. Этот мотив возникает в эпоху ранней государственности, когда отношение к иному миру становится по преимуществу негативным. Такое отношение людей к «чужакам» в высшей степени характерно для русских былин, в том числе былины о Дунае, о сходстве романа с которой речь пойдет далее.

Итак, и образы, и сюжетные ходы романа строятся на основе мифологического клише. Это относится и к образу Ленского. В системе персонажей Ленский занимает особое место: он чужд и одновременно близок Онегину. Ленский также приезжает в деревню, но не из столицы России, а из «Германии туманной», его называют «полурусским». Вообще говоря, для героя русского литературного произведения этого вполне достаточно, чтобы он был обречен на гибель, поскольку особенностью русского мифологического мышления является отношение к иноземцу как к врагу, даже если он помогает. Обреченность Ленского следует и из его роли в сюжете. Он подобен Онегину, но ошибается в выборе ценностей (заблуждается в Ольге), то есть является воплощением архетипа ложного героя – неудачника.

Средоточием мифологических мотивов в романе является «Сон Татьяны». Итак, Татьяне снится, что она идет в темноте по снежному полю (мрак и холод – атрибуты мира смерти), она должна перейти ручей (сравним с рекой смерти, текущей на границе самого сердца иного мира – Стикс греков, черная река Маналы в «Калевале» и т. п.). В роли перевозчика (в романе – помогает перейти) выступает медведь, являющийся в русской мифологии хозяином леса (то есть мира смерти). Поскольку переправа в центр иного мира имеет в большей или меньшей степени инициатический характер, то неудивительно, что путь Татьяны описывается как частичное раздевание (о его роли сказано в предыдущей главе) или растерзывание (аналогично пути шумерской богини Инанны в «страну без возврата»):

Наконец Татьяна падает, и медведь ее несет, причем

то есть подобна мертвой; в мифологии перевозчик тождествен поглотителю, а переправа – временной смерти. Далее следуют «шалаш убогий», пир в котором сравнивается с похоронами (прямое сопоставление с миром смерти), и традиционные для мифологии образы пирующих чудовищ. В качестве хозяина мира смерти выступает Онегин – складывается ситуация, аналогичная «Королю Лиру»: Онегин и Татьяна, так же как и Лир и Эдгар, являются посвящаемым и патроном инициации друг для друга. Целью «инициации» Татьяны, вероятно, следует считать получение провидческого дара – она узнает о грядущей смерти Ленского.