Александра Баркова - Введение в мифологию

Тем не менее герой вполне жив, и, наоборот, он совершенно недоволен тем, что ему там холодно. И далее, как следует в осетинском тексте, Батрадз говорит, что тут не только холодно, тут и лежать скучно и «дал бы ты мне фандыр поиграть». Что такое «фандыр»? Это мы потом обратимся к примечаниям.

Курдалагон спрашивает, если мой горн не достаточно жарок для тебя, то как же мне тебя закалять? Батрадз отвечает, что необходимо наловить змей-драконов, то есть, видимо, змей мифических. По всем дорогам пережечь их на уголь (вот уже теплее-теплее, ближе к скандинавскому сюжету), и тогда уголь даст уже достаточный жар, чтобы героя можно было закалить. Батрадз с Курдалагоном отправляются на такую весьма любопытную ловлю змей. Ловят их, пережигают на уголь, засыпают Батрадза этим углем и тут уже достигают необходимой температуры («Вот как сталь закаляется», – невольно вспоминаем Н. Островского). Наконец герой закален, но дальше сталь надо остудить, и стального героя тоже. Батрадз бросается в море, чтобы там остыть. Он раскален невероятно, а я замечу, что физический жар каменнотелого, железнотелого героя – это, безусловно, метафора ярости его духа; Батрадз невероятно яростен, вообще страшный совершенно персонаж, великий герой, но ужасный. Так вот, он настолько яростен в эмоциональном смысле и на уровне конкретной образности настолько раскален, что всё море просто испаряется до последней капли, и не хватает воды во всем море, чтобы полностью остудить Батрадза. У него остается незакаленной только одна часть тела. Угадайте какая? Правильно – печень.

Я замечу, что печень у огромного количества народов считалась вместилищем храбрости, поскольку это вместилище крови. Всякие идеи съесть печень своего свежеубитого, еще не до конца умершего врага, чтобы к тебе перешла его храбрость, и все эти замечательные поверья, леденящие душу, – они у очень многих народов были хорошо, явно представлены и, самое главное, очень активно исполнялись.

У нас осталось непереведенное слово «фандыр», на котором, как уже было сказано, Батрадз хочет поиграть в горне, пока там еще недостаточно жарко. Лезем в примечания к осетинскому эпосу и читаем: фандыр – это арфа. Вот мы и получили все составляющие исландского сказания. Просто все. Они, конечно, несколько по-другому ранжированы, но тем не менее становится понятна логика исландского сказания.

Итак, перед нами сказание, которое в основе своем имеет чисто инициатический сюжет. Заметим, классический абсолютно сюжет об инициации эпического героя. Каким образом то, что на Кавказе, в Осетии, представлено как инициатический мотив, стало сказанием о гибели героя? Ответ на этот вопрос чрезвычайно прост. И, опять-таки, он заключается в уже приведенной цитате из Гуревича, а именно – мотив «смерть-становление», который, как многократно говорилось, является основополагающим для скандинавской культуры и скандинавской мифологии в частности. То есть поскольку, повторим еще раз, ценностью является героическая гибель, а не победа, вполне естественно, что мотив оказался перенесенным на смерть и, собственно, из первого эпизода в жизни героя оказался последним, но и более ярким и красочным. Более того, мы бы не вспоминали Гуннара, если бы не этот самый мотив его смерти. Теперь, как говорится в известном произведении: «Прикинь, солдат, где Москва, а где – Багдад», сугубо соседние страны: Осетия и Скандинавия, а особенно остров Исландия. Что на этот счет можно сказать?

Во-первых, известно, что предки осетин, аланы (осетины – это единственный на Кавказе индоевропейский народ), равно как и славяне, скандинавы и многие другие народы, относится к индоевропейской группе. Но на Кавказе индоевропейский народ только один. Итак, осетины – потомки алан. Аланы – народ скифский. И таким образом, известно (это выяснялось специально), что аланы и скифы контактировали с готами, а значит, этот миф действительно мог перейти от аланов к предкам германцев и, соответственно, предкам скандинавов. Это с одной стороны.

С другой стороны, всё еще интереснее, и эта красивая теория неожиданно в свое время оказалась подвергшейся суровому испытанию. Дело в том, что, когда ваша покорная слуга работала над диссертацией, у меня набежало довольно много материала по мотиву «герой в яме». Он как раз спасается из ямы, и в некоторых случаях спасается благодаря своей возлюбленной, так что версия с Оддрун вдруг тоже оказалась вписана в мировой контекст. И это уже не связано с индоевропейскими народами, потому что примеры этого обнаруживались, например, у народов монгольских, у народов тюркских. Что особенно радует, один из примеров я даже обнаружила в эпосе африканских народов, хотя, естественно, африканский эпос я знаю по научным описаниям, не более того. Но тем не менее даже при таких обстоятельствах обнаружился сходный мотив в Африке. Это, конечно, портит стройную картину и концепцию.

Что по этому поводу можно сказать? Что мотив героя, который ввергнут в ров и по тем или иным причинам там играет, очень часто объясняется желанием спастись, причем мотивации этого спасения оказываются самые разные (интересующихся я просто отсылаю к моей диссертации, там всё это подробно разобрано).

Музицирование ради спасения действительно встречается периодически. Но я всё-таки не склонна сходство осетинского и исландского сказаний сводить только к типологии. Я всё-таки думаю, что непосредственное заимствование, может быть, восхождение к общему источнику – оно было, потому что если мы посмотрим параллели и с Монголией, и со Средней Азией, и особенно с Африкой, то совпадает общая концепция. Это, безусловно, всё реализация одного и того же мотива, но тут совпадают уж очень хорошо все детали, вплоть до того, на каком музыкальном инструменте играет герой. И поэтому я думаю, что здесь имело место непосредственно или заимствование, или, как я уже сказала, восхождение к общему источнику.

Итак, мы наконец с большим трудом прикончили Гуннара. Но у нас сюжет еще продолжается и продолжается.

Итак, братья погибли. Хёгни был казнен фактически по слову брата. Гуннар погиб в змеином рву. Атли, довольный уничтожением братьев, возвращается к себе, но тут Гудрун начинает мстить за своих братьев. Ученые всячески подчеркивают, что у скандинавов, живущих родовым строем, братья для женщины роднее, чем муж, и роднее, чем дети, от него рожденные, потому что дети принадлежат к роду мужа. И таким образом, они воспринимаются женщиной как представители рода, который стал враждебным.

Итак, Гудрун действует вполне в духе еврипидовской «Медеи». Замечу, не из живых греческих мифов, а из еврипидовской обработки. Гудрун убивает своих сыновей, рожденных от Атли, и подносит ему затем их мясо, которое он, естественно, съедает, не подозревая о том, что именно он съел. Причем перед тем, как открыть ему страшную тайну, Гудрун делает еще одну чрезвычайно любопытную вещь, на которую мы обратим очень серьезное внимание, а именно: она раздаривает сокровища Атли. Не очень понятно, кому и как она их раздаривает, но важен этот самый факт.