Леонид Кацис - Владимир Маяковский. Роковой выстрел

Преступная иллюзия – подтасовывать единственно насущную проблему всесветной «замечательной жизни» стряпней личного счастья. Радоваться рано! Тема первых картин «Клопа»: усталость от боевого пафоса жизнии, от равненья на фронт, от окопных метафор. «Зарядили – окопы. Теперь не девятнадцатый год. Людям для себя жить хочется». Семейное строительство. «Розы будут цвести и благоухать уже на данном отрезке времени». «Изящное завершение полного борьбы пути товарища». Служитель красоты Олег Баян формулирует: «Нам удалось согласовать и увязать классовые и прочие противоречия, в чем нельзя не видеть вооруженному марксистским глазом, так сказать, как в капле воды, будущее счастье человечества, именуемое в простонародье социализмом» (раньше – в лирическом разрезе – это звучало: «В мягкой постели он, фрукты, вино на ладони ночного столика»). Безмерная ненависть к этим взыскующим отдыха и уюта в каждой граненой строке М-го. Им отвечает слесарь в «Клопе»: «Двинем сразу, сразу все. Но мы из этой окопной дыры с белым флагом не вылезем». В плане внутренней драмы ту же тему разверывает «Про это». М. молит о приходе любви-спасителя: «Муку мою конфискуй, отмени». И сам М. отвечает:

Но М. твердо знает: он может четырежды состариться – четырежды омоложенный, это будет только учетверенная пытка, умноженный ужас перед будничной чушью и перед досрочными человеческими праздниками. Все равно ему не дождаться мирового раскрытия абсолютной полноты бытия, все равно неминуем конечный итог: «Я свое, земное, не дожил, на земле свое не долюбил». Его удел – искупительная гибель без познанной радости.

На этот вопрос М-м дан уверенный ответ.

При всем пафосе отталкивания русских футуристов от «генералов-классиков», они же кровь от крови русских литературных традиций.

Неслучайно бравурный тактический лозунг М-го «А почему не атакован Пушкин?» сменяется элегическим обращением к тому же Александру Сергеевичу: «Скоро вот и я умру и буду нем. После смерти нам стоять почти что рядом». Сны М-го о будущем, вторящие версиловской утопии, его гимн человекобожеству, богоборчество «тринадцатого апостола», его этическое неприятие Бога – все это куда ближе вчерашнему дню русской литературы, чем дежурному официальному безбожию. Не с катехизисом Ярославского связана и вера М-го в личное бессмертие. Его видение грядущего воскрешения мертвых во плоти конвергентно материалистической мистике философа Федорова.

Весной 1920 г. я вернулся в закупоренную блокадой Москву. Привез новые европейские книги, сведения о научной работе Запада. М. заставил меня повторить несколько раз мой сбивчивый рассказ об общей теории относительности и о ширившейся вокруг нее в то время дискуссии. Освобождение энергии, проблематика времени, вопрос о том, не является ли скорость, обгоняющая световой луч, обратным движением во времени – все это захватывало М-го. Я редко видел его таким внимательным и увлеченным.

– А ты не думаешь, спросил он вдруг, что так будет завоевано бессмертие?

Я посмотрел изумленно, пробормотал что-то недоверчивое. Тогда с гипнотизирующим упорством, наверное знакомым всем, кто ближе знал М-го, он задвигал скулами: «А я совершенно убежден, что смерти не будет. Будут воскрешать мертвых. Я найду физика, который мне по пунктам растолкует книгу Эйнштейна. Ведь не может быть, чтоб я так и не понял. Я этому физику академический паек платить буду». Для меня в ту минуту открылся совершенно другой М.: требование победы над смертью владело им. Вскоре он рассказал, что готовит поэму – «Четвертый Интернационал» (потом она была переименована в «Пятый»), и что там обо всем этом будет. «Членом этого Интернационала будет Эйнштейн. Это будет куда важнее Ста пятидесяти миллионов». М. носился в то время с проектом послать Эйнштейну приветственное радио – науке будущего от искусств будущего. Мы никогда впоследствии не возвращались в разговорах к этим темам. «Пятый Интернационал» остался незавершенным. Но эпилог поэмы «Про это» – «Вижу, вижу ясно до деталей… Недоступная для тленов и крошений – рассиявшись высится веками мастерская человечьих воскрешений».

ПРОШЕНИЕ НА ИМЯ…

(Прошу вас, товарищ химик, заполните сами!)

Для меня нет ни малейшего сомнения, что это для М-го вовсе не литературный заголовок, это – подлинное мотивированное прошение к большелобому тихому химику XXX века.

В «Клопе», в комедийном плане, тот же будущий Институт человеческих воскрешений. Этот мотив все настойчивее в последних вещах М-го. Тема драмы «Баня» – «Из будущего по машине времени является фосфорическая женщина, уполномоченная по отбору лучших, для переброски в будущий век»: «По первому сигналу мы мчим вперед, прервав одряхлевшее время… Летящее время сметет и срежет балласт, отягченный хламом, балласт опустошенный неверием». Снова: вера – залог воскресения. Будущие люди должны преобразить не только то, что перед ними, но и прошлое. «Время ограду взломим ногами… Как нами написано, мир будет таков и в среду и в прошлом и ныне и присно и завтра и дальше во веки веков» (из 150.000.000). В стихах памяти Ленина М-ий, – только зашифрованно, но все о том же:

В ранних вещах М-го личное физическое бессмертие осуществляется вопреки научному опыту. «Студенты! Вздор, все, что знаем и учим! Физика, химия и астрономия – чушь» («Вознесение М – го»). В это время наука для М-го – праздное искусство ежесекундно извлекать квадратный корень, бесчеловечное собирательство окаменелых обломков позапрошлого лета. И только тогда памфлетический «Гимн ученому» превращается в подлинный восторженный гимн, когда он усмотрел в «футуристическом мозге Эйнштейна», в физике и химии грядущего – чудотворные орудия человеческого воскрешения. «Волга человечьего времени, в которую нас, как бревна в сплав, бросало наше рождение, бросало барахтаться и плыть по течению, – эта Волга отныне подчиняется нам. Я заставлю время стоять и мчать в любом направлении и с любой скоростью. Люди смогут вылазить из дней, как пассажиры из трамваев и автобусов… Ты можешь взвихрить растянутые тягучие годы горя, втянуть голову в плечи, и над тобой, не задевая и не раня, сто раз в минуту будет проноситься снаряд солнца, приканчивая черные дни». (Это у М-го самые хлебниковские слова.)