Алек Эпштейн - Забытые герои Монпарнаса [Художественный мир русско/еврейского Парижа, его спасители и хранители]

Ил. 89 . Лучший альбом И. А. Френкеля (Френеля): Isaac Alexander Frenel / Text by Amnon Barzel (Jerusalem: Massada, 1974)

В первые полтора года после возвращения И. А. Френкель со своей второй семьей жил в Иерусалиме, но с лета 1937 года основным местом жительства и работы художника был Тель-Авив. Он никогда не порывал с «Парижской школой», влияние Хаима Сутина и других ее мастеров всю жизнь сохранялось в его работах, но судьба его не была больше связана с Парижем. Начиная с 1940 года он несколько раз становился лауреатом премии имени Меира Дизенгофа в области изобразительного искусства, присуждаемой муниципалитетом Тель-Авива; оформлял здание, в котором в 1949–1966 годах работал Кнессет; представлял Израиль на Венецианской биеннале современного искусства.

И. А. Френкель получил широкую известность как портретист, популярный в среде военной и политической элиты нового государства, а также оформил целый ряд постановок в театре «Охель» (ныне уже не существующем) и Национальном театре «Габима». В Цфате, центральный квартал которого постепенно стал городком художников, Френкель купил дом, превращенный его наследниками в музей. Несмотря на длительный конфликт с дирекцией Тель-Авивского музея и руководством Ассоциации художников и скульпторов Израиля, отнимавший у него много душевных сил, очевидно, что он прожил очень успешную жизнь в искусстве.

IV

С Марком Шагалом — самым крупным еврейским художником, жившим когда-либо в «Улье» на Монпарнасе и, пожалуй, крупнейшим еврейским художником в истории мирового искусства — в Израиле тоже велись переговоры о создании музея. История отношений Марка Шагала с Израилем (а он, включая догосударственный период, побывал в этой стране восемь раз) — это полувековая сага, в которой у обеих сторон было едва ли не больше разочарований, чем поводов испытывать удовлетворение.

Привлечь Марка Шагала к созданию музея искусств в Эрец-Исраэль пытался еще в начале 1930-х годов первый мэр Тель-Авива Меир Дизенгоф (1861–1936), договорившийся с художником, что тот возглавит комитет по созданию в городе музея. М. З. Шагалу идея очень понравилась, о чем он 13 января 1931 года послал мэру письмо, кстати, на русском языке 441. Марк Шагал вынашивал идею создания еврейского художественного музея долгие годы: еще в 1918 году, составляя проект создания в Витебске Народного художественного училища, он думал о некоем «еврейском крыле» в будущем городском музее, а в 1921 году в письме, отправленном Юделю Пэну, который был его первым учителем живописи, Шагал выражал надежду на то, что в будущем будет создан Центральный еврейский музей, куда попадут и лучшие работы Ю. М. Пэна 442. Однако уже в 1922 году Марк Шагал оказался в эмиграции, и его идея создания еврейского художественного музея в СССР так и не была реализована. Сложно сказать почему: если власти десятилетия мирились с существованием еврейских театров, а также выходивших на языке идиш книг, газет и журналов, едва ли именно еврейский художественный музей таил в себе какую-то «контрреволюционную» опасность. Как бы там ни было, мэр Тель-Авива вышел на связь с Шагалом через скульптора Хану Орлову уже в Париже. С 1904 по 1910 год Хана Орлова жила в Эрец-Исраэль, и Меир Дизенгоф был знаком с ней 443. С другой стороны, Хана Орлова и Марк Шагал были друзьями и соратниками, среди других ее работ — выполненный в 1923 году портрет-статуэтка дочери Шагала Иды.

В направленном Меиру Дизенгофу в 1931 году письме Марк Шагал назвал имена пяти художников еврейского происхождения, работы которых, по его мнению, должны были занять центральное место в создаваемом в Тель-Авиве музее: он выделил голландского художника Йозефа Израэльса (1824–1911), французского импрессиониста Камиля Писсарро, двух монпарнасцев: Амедео Модильяни и покончившего с собой за считанные месяцы до этого письма Жюля Паскина и уроженца Берлина Макса Либермана (Max Liebermann, 1847–1935) — единственный из списка, он был на тот момент еще жив. Картин никого из этих художников в Тель-Авиве на тот момент, скорее всего, не было даже в частных собраниях, и задача, поставленная М. З. Шагалом, показалась мэру неподъемной.

В настоящее время в Тель-Авивском художественном музее постоянно экспонируются уникальные коллекции Моше и Сары Майер, Маркуса Мицне и Фелиции Блюменталь, Симона и Марии Яглом, и эти собрания включают шедевры наиболее выдающихся европейских художников второй половины XIX — XX века. Однако восемьдесят с лишним лет назад ситуация была совершенно иной. 44-летний Шагал в 1931 году провел в Палестине/Эрец-Исраэль два с половиной месяца, но в том, что касалось проекта, ради которого он приехал, художник остался крайне разочарован. В интервью парижскому еврейскому еженедельнику «Рассвет» Шагал так ответил на вопрос «Как же обстоят дела с музеем?»:

Это сложный вопрос, и — скажу прямо — у меня совсем мало надежды на то, что он разрешится благополучно. <...> Все дело ведь в том, как подойти к такому начинанию. Я набросал беспристрастный художественный план, наметил залы: Израэльса, Либермана, Писсаро, Модильяни, Паскина — в качестве остова, базы, вокруг которой могла бы группироваться и разрастаться подлинная художественная молодежь... Ведь гораздо легче реализовать серьезный план собирания еврейских художественных ценностей — я говорю о подлинном музее — с чистой, выдержанной на сто процентов программой, чем что-нибудь убогое, полное компромиссов, куда даже и культурный турист не заглянет... Для этого нужна на несколько лет настоящая диктатура людей строго компетентных, которым доверяют и кому всецело предоставляют художественное руководство... Есть опасность: из этого музея выйдет второй «Бецалель»... Хотят портреты еврейских знаменитостей... Разве важно для музея, что это портрет Л. Блюма? Важно ведь, как и кем он сделан, а то, что он изображает именно Блюма, — это на втором плане... Хотят завалить этот музей какими-то муляжами, гипсами, копиями. Кому это нужно? <...> Тут не место покладистости — надо уметь даже отвергнуть подарок, если он идет вразрез с намеченным художественным планом. Но если все это несерьезно, я сниму с себя всякую ответственность за ход этого дела... Одно из двух: пусть устроители доверятся нам — или пусть действуют по своему вкусу. Но в этом случае я совершенно не могу допустить, чтобы какой-нибудь комитет прикрывался моим именем, оно не должно даже упоминаться!.. 444

Враждебное отношение Марка Шагала к столь много сделавшей для развития самобытной израильской культуры Школе искусств и ремесел «Бецалель», основанной Борисом Шацем (1866–1932) в 1906 году в Иерусалиме, которая преобразована в ныне действующую Академию «Бецалель», огорчает не меньше, чем то, что его план не реализовался. Ни в одном израильском музее так и нет ни зала Модильяни, ни зала Паскина, ни кого-либо другого из монпарнасских художников еврейского происхождения. Модель музея, за которую, по словам Марка Шагала, ратовал Меир Дизенгоф и его соратники, вообще говоря, была реализована в Лондоне и в Эдинбурге, где в 1859 и в 1889 годах соответственно открылись национальные портретные галереи Англии и Шотландии. В Тель-Авиве все же пошли по другому пути, создавая именно художественный музей, но без какого-либо четкого плана: собрание пополнялось теми работами, которые дарили художники и коллекционеры. После неудачного опыта с Марком Шагалом была сформирована консультативная комиссия, состоявшая из четырех талантливых местных художников: Реувена Рубина, Хаима Гликсберга (1904–1970), Батьи Лещинской (1900–1992) и Арье Алвейля (1901–1967). Марк Шагал на открытие Тель-Авивского музея не приехал. Вероятно, решив, что худой мир лучше доброй ссоры, он уже в 1933 году подарил Тель-Авивскому музею две свои работы, но в деятельности музея участия не принимал.