Ирина Паперно - «Кто, что я» Толстой в своих дневниках

Я всю свою жизнь провожу так: ем, говорю и слушаю; ем, пишу или читаю, т. е. опять говорю и слушаю; ем, играю, ем, опять говорю и слушаю, ем и опять ложусь спать, и так каждый день, и другого ничего не могу и не умею делать. <.> И для того, чтобы я мог это делать, нужно, чтобы с утра до вечера работали дворник, мужик, кухарка, повар, лакей,

кучер, прачка; не говорю уже о тех работах людей, которые нужны для того, чтобы эти кучера, повара, лакеи и прочие имели те орудия и предметы, которыми и над которыми они для меня работают: топоры, бочки, щетки, посуду, мебель, стекла, воск, ваксу, керосин, сено, дрова, говядину (25: 246).

Этот анализ приводит к важному заключению: «И все эти люди тяжело работают целый день и каждый день для того, чтобы я мог говорить, есть и спать» (25: 246).

Толстой описывает свою ситуацию в конкретных терминах. И тем не менее, как мне представляется, в основе этих бытовых ситуаций лежит философская парадигма: диалектика господства и рабства, восходящая к Гегелю.

Господин и Раб: Толстой переписывает Гегеля

Диалектика отношений Господина и Раба (Herr und Knecht) у Гегеля в «Феноменологии духа» описывает и исторические условия рабства, и процесс самоопределения духа, или самосознания. Толстой в своем описании столкновения «я» и «ты», начавшегося перед воротами ночлежного дома, драматизирует схему Гегеля.

Позволю себе изложить основные параметры этой широко известной, многократно переосмысленной парадигмы. Самоопределение нуждается в «другом»: «я» отчуждает само себя в самосознании; «я» встречает «другого». Сначала «я» видит в «другом» лишь самого себя. Но подлинное самоопределение возникает только в результате взаимного признания, путь к которому идет через напряжение, конфликт и борьбу. Та же структурная схема приложима к социальной сфере (чему интерпретаторы Гегеля уделяют значительно больше внимания). В социальном ключе борьба между «я» и «другим» должна иметь исходом или смерть, или подчинение одного другому. Так рождается различие между Господином и Рабом. Диалектика их отношений получает дальнейшее развитие, в котором фундаментальным фактором становится труд. Господин живет за счет труда порабощенного им Раба. При этом жизнь Господина, движимого желанием, сводится к потреблению продуктов рабского труда. Раб же, производя вещи, не только овладевает материальным миром, но и ставит Господина в зависимость от этого производства, а таким образом и от себя. В этом смысле Господин является Рабом порабощенного им Раба .

В истории идей эта парадигма имеет и источники, и последствия. Среди источников Гегеля указывали на идеи Руссо в его трактате «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (в котором встречается и фраза «les maнtres et les esclaves»)* 171* (Можно предположить, что Толстой, которому многие страницы Руссо были так близки, как будто он их сам написал, заимствовал схему Гегеля именно потому, что за ней он видел тень Руссо.) Как известно, Карл Маркс развил схему Гегеля в политико-экономическом анализе системы эксплуатации и процесса производства, предложив и путь к революционному обращению отношений Раба и Господина. Согласно другой интерпретации, Александра Кожева, в ходе истории отношения Господина и Раба должны привести к снятию противоречия: Господин и Раб получат синтез в Гражданине универсального и гомогенного государства. (В философском ключе, по Кожеву, человек как самосознание будет действительно человеком как в собственных, так и в чужих глазах, только в качестве признанного «другим»* 172*.) Для многих комментаторов Гегеля диалектика Господина и Раба - это универсальная парадигма, описывающая не только становление самосознания в столкновении «себя и другого», с одной стороны, и диалектику общественных отношений, с другой, но и такие абстрактные понятия, как отношения духа и материи, души и тела, созерцания и деятельности, которые также управляются диалектикой господства и подчинения* 173*. Как указал Жан Ипполит, гегелевская диалектика Раба и Господина представляет собой и модель отношений между человеком и Богом * 174*.

В России тема Господина и Раба имела особый резонанс благодаря крепостному праву: до 1861 года едва ли не каждый образованный русский был владельцем рабов. Диалектика господства и рабства запечатлена в самом языке: многие авторы использовали палиндром барин-раб или фразу барство и рабство. Яркий пример - роман Гончарова «Обломов» (1859), в центре которого стоит анализ диалектики отношений Обломова и его крепостного слуги Захара, получивший социологическую интерпретацию в знаменитой статье Николая Добролюбова «Что такое обломовщина?» (1859). Современным читателям были памятны слова Добролюбова об Обломове: «Он раб своего крепостного Захара, и трудно решить, который из них более подчиняется власти другого».

Толстой в своей «Исповеди» назвал владение крепостными среди своих страшных грехов: «Я убивал людей на войне <.> проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал» (23: 5). В то время когда Толстой писал «Так что же нам делать?», многие из его бывших крепостных в Ясной Поляне продолжали зависеть от него, а в городском доме он был окружен слугами, в основном тоже бывшими крепостными, хотя и получавшими теперь жалованье.

В своем трактате Толстой предлагает обширный обзор отношений господства и подчинения, написанный в политико-экономических терминах (Главы XVII-XXI). Убедившись на личном опыте в невозможности решить проблемы неравенства деньгами, он обращается к проблеме денег и затем шаг за шагом рассматривает те факторы и учреждения, которые приводят к властвованию одних людей над другими, такие как земля, капитал, труд. При этом Толстой подвергает критике многие установившиеся положения экономической науки. Работник, рассуждает Толстой, лишен земли и орудий труда. Право собственности на землю и на орудия труда - это зло, равноценное утверждению права собственности на личность другого человека (25: 252). Толстой затем дает краткий исторический обзор завоевания и порабощения одних народов другими, от древности к Средним векам и далее. Тема денег остается для него важной. Другая тема вскоре выходит на первый план: насилие человека над человеком, совершающееся под угрозой смерти. «Всякое порабощение одного человека другим основано только на том, что один человек может лишить другого жизни» (25: 271). С этим положением (к которому он возвращается снова и снова) Толстой следует за Гегелем. (По Гегелю, борьба между Господином и Рабом - это борьба не на жизнь, а на смерть; Раб подчиняется именно под угрозой физического уничтожения.) Рассмотрев различные способы порабощения людей насилием, Толстой приходит к утверждению, что в «цивилизованном мире» и сегодня рабство не уничтожено, включая и Америку после освобождения рабов, и Россию после отмены крепостного права: рабство продолжается в других, узаконенных формах, в частности в виде земельного и податного, то есть денежного, порабощения и в форме воинской повинности (25: 279-281). Где есть насилие, возведенное в закон, там есть и рабство (25: 289).