Владимир Колесов - Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт

Распространение в разговорной речи глаголов с приставкой об- создает структурную форму для образования все новых, экспрессивно насыщенных средств выражения грубого жульничества или тонкого обмана.

Второй уровень слов — это слова с новой приставкой, но с неким дополнительным со-значением: оболванить, одурачить, околпачить, охмурить, надуть и т. д. Это уже не просто обман, совершенный, быть может, в равных для участников дела условиях — кто кого перехитрит; это обман с усилением: обманутого поставили в глупое положение, воспользовавшись его доверчивостью и простодушием.

Третий уровень эмоционального усиления — совершенно новый, он связан с современными отношениями; обдурить в денежных операциях значит обставить, обморочить и т. д. Ни слов таких, ни подобных значений в средневековой России нет. Здесь вообще нет слов, унижающих личность, — поскольку личность всегда представляет кого-то еще, а оскорбить нехорошим словом одного человека — значит оскорбить многих. Что из этого может получиться, понятно.

Русские народные говоры хорошо сохраняют исходный образ глагольного корня, тот самый образ, с которого начиналось движение смысла в сторону значения ‘обмануть’. Воспользуемся сводным материалом, данным в «Словаре русских народных говоров» (СРНГ, т. 21-23), и покажем несколько таких значений на примерах.

Обвести, среди многих значений, сохраняет и значение ‘оговорить, оклеветать’, обходить — ‘обокрасть’, обставлять — ‘оскорблять’, оплетать/оплести — ‘оговорить; обольстить; обругать; соврать; одурачить’, обморочивать — «с помощью колдовской чудодейственной силы околдовать, зачаровать», или «хитростью и лукавством обмануть» (СРНГ, 22, с. 135). Переносные значения возникают не в слове, а в контексте, создаются в речевой формуле, иногда сохранившись до сих пор как присловье: «объехать на кривых оглоблях» дает по крайней мере три разных присловья, а общий смысл выражения «снимается» в значение слова объехать ‘обмануть’. Третьего уровня со-значений народная этика не выработала. Здесь одурачить значит ‘назвать дураком’ — тоже не очень-то приятно, но все-таки без обмана.

Некоторые выразительные глаголы в устной речи дошли до полной неузнаваемости. К слову мишень, заимствованному в XIV в. в значении ‘метка, знак’ и обозначавшему печатьна документе, восходят и обмихнуться (обмешелиться, обмишениться — не попасть в цель) в смысле ‘ошибиться’, и обмишулиться в значении ‘обмануться’. У протопопа Аввакума в тексте 1677 г. находим этот глагол в переносном значении: «Стръѣляютъ ихъ преводными словесы своими мѣтко; не обмишулится праведникъ-отъ, — ужъ какъ пуститъ слово-то свое о Христѣ на собаку никониянина, тотчасъ неправду-ту въ еретикъ-то заколетъ» (СлРЯ, 12, с. 95).

Слово обманъ остается самым общим по смыслу, в случае необходимости заменяя все остальные. Это слово среднего стиля, самого общего смысла, литературное слово.

Сравнение с греческими эквивалентами славянских слов позволило нам определить развитие осудительного со-значения и в коренных славянских словах. Именно греческие соответствия в определенных (авторитных) контекстах наметили путь возможного семантического усложнения слов в этическом принципе номинации. Однако исполнение этой задачи стало заслугой собственных, русских слов, поскольку для развития осудительного со-значения были использованы неслучайные слова; внутренняя форма этих слов, исходный их концепт, содержал идею обмана в деле, в слове или в мысли. Переносные значения слов лесть, хитрость, лукавство развивались в полном соответствии со средневековым принципом истолкования символов — метонимическим переносом значений по смежности. Все это были слова книжного происхождения.

Переосмысление этических норм началось в XV в., и тут уже в дело вступили не имена-идеи, а глагол, выражающий действие, и здесь уже не метонимия, а метафора развивала новые со-значения, щедро заимствуя образы из близкозначных слов и из образных выражений. С глагольного корня «снимался» общеидеальный признак (содержание понятия), связанный с обозначением незримой колдовской силы, которая способна сбить человека с прямого пути, склоняя его к греховным деяниям в область безнравственного и запретного.

Лукавый, хитрый и прелестный только со временем стали обозначать обманщика и хитреца. Но точно такое же движение мысли в создании словесного образа — от слишком искусного (и тем подозрительного) человека к осуждению его по этому поводу — было присуще и другим именам, уже упомянутым между делом. Для полноты картины задержим взгляд и на них. Обычно они означали не качество признака, а личность, которая таким признаком обладает. Слово худогъ заимствовано из германских языков давно (как льсть и неприязнь ); в готском это — прилагательное, которое обозначает ловкого человека, корень здесь hand ‘рука’.

Худогъ — все тот же ловкий хытрьць, художник и тонкий мастер; украинское слово худога ‘искусник, художник’ недалеко ушло от исконного значения заимствованного корня.

В древнерусском книжном языке худогый и художьный — ‘искусный, умелый, опытный, сведущий’, но слова эти пришли из старославянских переводов, разговорной речи они не известны. Только слово художьство известно в «Молении» Даниила Заточника: «Тѣмь же вопию к тобѣ, одержимъ нищетою: помилуй мя, сыне великаго царя Владимира, да не восплачюся рыдая, аки Адамъ рая; пусти тучю на землю художества моего» (в других списках «на землю художия моего», «на землю худости моея» и т. д.). Художество в этом случае и есть то самое «художество дьяволе», известное из старых переводов «Пчелы», афоризмами которой широко пользовался Даниил: лукавство и хитрость, которые проявляются в поступках. Можно вспомнить о связи слова художество со словом худой ‘плохой, невзрачный’, и тогда перед нами простая игра слов, которые так любил этот автор. «Пусти тучю на землю художества моего» — ороси благодатным дождем мою скудную почву; «очисти светом своим мои лукавства» — взгляни с небес на мои мастерство и искусность. Эти и многие другие значения можно углядеть в образной цитате у Даниила. Все они вполне соответствуют смыслу его сочинения, он просит у князя службу, наглядно показывая свое словесное искусство и мудрость.

Художный такой же лукавый, но вместе с тем — вовсе нет. Высокое книжное слово не в силах столь быстро развить осудительное значение. Иначе обстоит дело со словом строптивый.

Строптивый в современном языке значит ‘упрямый, непокорный’, что вполне соответствует древнему значению корня стръпътъ. Имеется в виду некоторая шероховатость, неровность поверхности, которая затрудняет движение; струпъ и струна — того же корня. Образный смысл сохраняется неизменным, но постоянно изменяются значения, те дополнительные оттенки смысла, которые проносят словесный образ во времени, каждый раз приспосабливая его к нуждам людей.