Владимир Немирович-Данченко - Избранные письма. Том 2

Если это не шутка, то мой ответ прост и категоричен: ни под каким видом !

В. Немирович-Данченко

265. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко[116]

2 июня 1911 г. Карлсбад

Карлсбад

Четверг, 2 июня

… Послал тебе, дружок мой, телеграмму (около 10 крон — 4 рубля!). Это мое 3‑е письмо (не считая открытки с дороги). Последний вечер из Парижа не писал тебе, так как очень устал. Этот день был самый деловой и разнообразный.

Припомню подробно.

Вышел утром пить кофе; налево, через Вандомскую площадь, к rue de la Paix, на Avenue de l’Opйra и в кафе, где утренний кофе (Cafй de la Paix). Налево — к саду Тюильри. Я подумал: верно, в этом саду есть кафе. Лучше буду на воздухе, среди деревьев. И пошел. И во всем саду ни одного кафе. Тогда я решил все-таки посмотреть. Пришел к набережной, увидел колонну (египетскую, привезенную Наполеоном!) на площади Согласия и пошел туда. Утро было хорошее, летнее. Градусов 20. Очутился, значит, около Champs Elysйes. Тогда взял taxi (так называются наемные отомобили), проехался до Avenue de Boulogne и назад — в Cafй de la Paix.

{69}Оно, пожалуй, и хорошо прокатиться. Но тут есть незаметный яд, силу которого я ощутил позднее. От этих «ото»[117], и конце концов, кружится голова. Чему еще способствует этот невероятнейший калейдоскоп для глаз и ужасный шум для слуха. Все вместе медленно, но сильно утомляет. И потом город вообще чистый, но воздух полон совершенно незаметной пыли. Чиститься и умываться приходится очень часто.

А в 10 часов я должен был быть в театре, расспрашивать машиниста. Опять на «ото». Эти taxi и скорее и просто дешевле, чем фиакры. Осмотрев театр, я должен был поспешить к Стаховичу, чтоб ехать завтракать на Champs Elysйes с Дягилевым, Волконским, Чайковским и еще какими-то господами.

В шикарном ресторане на воздухе.

Тут я расспрашивал Дягилева «вообще»: о поездках в Париж. Он приезжает сюда в шестой раз. Так и называется «шестой русский сезон». Он теперь только с балетом. Он из Рима. Меня больше всего поражает, что он дает всего 8 спектаклей. Отсюда везет балет в Лондон, на 20 спектаклей. Конечно, расспрашивал об этом Астрюке. Фигура этого импресарио выясняется. Большой мастер рекламы, умеет все устроить, но, конечно, впереди всего видит только свою наживу. И это ему всегда удается. Даже с S. Sйbastien’ом Д’Аннунцио[118]. Д’Аннунцио написал драму на французском языке в стихах, поставил со всей роскошью. Для Иды Рубинштейн. Эта Ида Рубинштейн была у Саши Ленского на курсах. Очень красива. Была и у нас в качестве сотрудницы, но всего что-то неделю, другую. Очень богата. Потом ставила отдельные спектакли в Петербурге. Потом показывала свою красоту (nue[119]) в Париже. Довольно бездарна. Астрюк устроил этому спектаклю колоссальную рекламу, как ростановскому «Шантеклеру»[120]. И вдруг — полнейший провал. Неслыханный. Первый сбор 38 тысяч франков, второй 7 тысяч, 3‑й — 6, 4‑й — 4 тысячи. Пришлось прекратить.

Вот! И реклама не помогла. И даже то, что это было на французском языке.

{70}И все-таки Астрюк получил все. Платила Рубинштейн.

Словом, этот господин себя не забудет.

За завтраком пришло в голову — не разберу кому, — соединиться нам на будущий год с Дягилевым. День — его балет или опера, день — мы…[121]

Расстались до вечера. Вечером премьера балета. И все мне говорили: вот вы увидите, какая тут зала на русской премьере…

А накануне, на генеральной, я встретил Минского с женой[122] и обещал к ним приехать в 3 часа. А в 5 нам назначила жена Метерлинка (Жоржет Леблан, которую я, как помнишь, принимал в Никитской улице… начинаю говорить, как Султанова или Бабирикин[123]).

Минские, оказалось, живут как раз там, где черт на куличках. На taxi я ехал с полчаса. Это значит верст за двадцать.

Ну, там разговоры мало интересные. Кончилось-таки тем, что он мне всучил свою пьесу, которая лежит теперь у меня на столе и на которую я поглядываю не без ненависти.

Когда я вернулся домой, то у ворот увидел Стаховича уже уходящим. Я опоздал. Поехали к Метерлинк. А эта живет тоже за городом. Меня «ото» уже очень утомило.

Жоржет приняла… курьезный фасон… У себя дома вышла к нам минут через десять — в шляпе и вуали. Был сервирован чай. Вуаль она подняла, но шляпы не снимала.

Но она вообще милая и мне нравится. Хотя и называет театр «Thйвtre Stanislavsky», но меня ценит высоко.

От нее домой. Полчаса полежал и — наряжаться: я в смокинг, а Стахович во фрак.

Стахович не переставал быть предупредительным. Так как я не спал в своей комнатушке первую ночь, то он перешел в нее, а я в лучшую. И вообще вел себя как младший приятель.

Опять «ото» — в театр.

Ну, вот и зала здешней премьеры.

Скажу прямо: ничего подобного не видел и даже не мог себе представить.

Стоит ехать в Париж нам исключительно ради того, чтобы показать тебе эту залу. И все время я смотрел, думал, что это тебе надо увидеть, а не мне.

{71}Цены на места такие: ложи лучшие по 400 франков, Другие — по 300 и худшие по 200 (т. е. от 150 до 75 руб.). Это — на одно представление! Кресла от 40 рублей. Черт знает где, наверху, 25 франков!

Сбор был (битком набит театр) 42 тысячи франков.

Не во фраке или смокинге не допускаются! И преимущественно, конечно, фрак. За очень малыми исключениями, дамы декольте или в газовом декольте. Тут щеголяют не 10 – 20 дам созданиями Ламановой, а 500 «crйations»[124] Paquin и Дуесэ. Все, что есть самого богатого в Париже, выставило здесь свои богатства. В антрактах мужчины все в шляпах-цилиндрах, клаки[125] и котелки. Во время актов снимают.

Вся буржуазия Парижа налицо.

Дамы, по-моему, все уроды. Просто уроды. Разумеется, нет ни одной не раскрашенной. Самое большое, если было 4 – 5 женщин с лицом, приближающимся к милому или красивому. (Между прочим, и Труханова с мамашей в ложе. Она должна была танцевать у Дягилева, но не успела срепетировать. Постарела и подурнела. Окликнула меня. Поговорил с ней пол-антракта.) И вот эта зала, перед которой надо играть и у которой надо иметь успех.

Говорят, она со вкусом. Встретил там Кусевицкого с женой. Она говорит, что «Нибелунгов» в Grand Opйra эта же зала слушает, как священнодействие. Это Вагнера! С немецким дирижером!

Балет состоял из трех одноактных балетов.

1. «Петрушка» («Pйtrouchka»). Балаганы на Марсовом поле, очевидно, в конце 18‑го века. Балет остроумно составлен Бенуа (из 4‑х маленьких картин), художественно написан, с хорошей музыкой — немного лучше сладился, чем накануне.

Был покрыт отличным аплодисментом, и вызвали раза четыре довольно шумно.

2. «Пробуждение розы». Дуэт Карсавиной и Нижинского. Под Веберовское «Invitation au valse»[126].

Это было действительно очаровательно.

{72}Всего минут десять.

И имело громадный успех. Как у нас в Берлине[127].

Нижинский — юноша, всего три года из школы. Крупенский (так сказать, петербургский Румянцев) устроил так, что Теляковский его выгнал, — очень талантливый танцор, и кричат о нем по всему Парижу.