Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

— Как она обгорела на солнце!

— Какая же у них белая кожа!

— У него уж точно денег полно.

Толки продолжались час за часом, сводя меня с ума.

Наконец, на третью ночь после посадки в Аузилиадоре, мы обогнули излучину Мадейры, и я увидел вдалеке по правому борту огни. Я не видел электрического света уже много недель. Огни городка Умайта прорезали темноту джунглей, напоминая мне, что, кроме пираха и реки Майей, есть целый мир. Но главное, эти огни были знаком цивилизации, а значит, помощь недалеко. Корабль сбавил ход и стал подходить к городу поперек русла реки, а здесь ее ширина была больше мили. Было где-то три часа ночи.

Вот судно притерлось к берегу. Через метровый зазор между бортом и берегом перебросили хлипкую доску. Мне никто не помог перенести вещи или детей. Но во мне проснулись просто-таки дикие силы. Я подхватил тюки, взял на руки младших детей, перенес их на берег и завел в какую-то заброшенную хибару у дороги. На дороге стояли такси и ждали пассажиров.

Я сказал четырехлетней Крис:

— Жди здесь. Никуда не уходи. Сиди на сумках и никому не давай их унести. Я приведу маму и Шеннон. А ты присматривай за Калебом. Поняла?

Крис крепко спала, а сейчас полчетвертого, и она никак не может проснуться.

— Да, папа, — ответила она наконец, протирая глаза и оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, где же мы.

Я бегом поднялся обратно на борт; снял гамаки, уложил жену па банку, а с дочерью на руках спустился на берег, где ждала Крис.

Шеннон дрожала и стонала от боли. Потом я вернулся и поднял на руки Керен; она весила еще меньше, чем когда мы уехали. Я снес ее на берег и направился с ней сразу к одному из такси. Водитель помог мне побросать сумки в багажник, а сам я втиснул Керен и детей на заднее сиденье. Через несколько минут мы уже ехали в больницу.

Больница находилась на краю города, в кирпичном здании; она и сейчас там. Тогда стены были выкрашены в белый цвет, полы выложены плиткой. Я вынес вещи и отвел всех в приемный покой. Он освещался голыми лампами, свисавшими с потолка, за столом регистратуры никого не было. Все здание казалось заброшенным. Но это же больница! Я побежал по коридорам в поисках людей. Наконец я нашел мужчину в белом халате, который спал на столе для обследований. Я сказал ему:

— Моя жена больна. Думаю, это тиф.

— Тиф? Тут его не бывает, — сказал он, медленно поднимаясь.

Он прошел со мной в приемное отделение. Осмотрел Керен и измерил температуру ей и Шеннон.

— Ну что, — сказал он, — думаю, у них малярия. Но надо посмотреть. Я взгляну под микроскопом.

Он взял по капле крови у Керен и Шеннон и поместил на стекла. Рассмотрев их под микроскопом, он захихикал.

— Что смешного? — спросил я раздраженно.

— Elas tem malaria, sim. E nao ё pouco, nao ‘Да, у них малярия. И серьезная, да’.

Он смеялся над тем, как я ошибся. И еще потому, что такую высокую концентрацию малярийных паразитов в крови, как у Шеннон и Керен, никогда не встречал, а он-то лечит малярию каждый день. Конечно, подумал я, болезнь зашла так далеко, потому что я по глупости не начал их лечить от малярии еще в индейском селении.

Врач отвел для Керен и Шеннон отдельную палату и поставил им капельницы с хлорокином. Крис, Калеб и я расположились там же. Утром Керен, проснувшись, сразу попросила воды: ей, похоже, стало немкого лучше. Шеннон тоже выглядела немного лучше и попросила привести ей колы. Потом Керен сказала, что ей нужна заколка, чтобы волосы не падали на лицо. Тогда она носила длинные волосы, до пояса, а я не удосужился взять с собой заколку или резинку для нее. Я пошел в регистратуру, где сидели две монахини: больница находилась в совместном ведении католической епархии местных властей. Я обратился к одной из них и спросил, нет ли у них заколки или ленты для Керен.

— Olha, gente , — воскликнула она, чтобы все слышали, — esse gringo acha que somos uma loja aqui. Ele quer algo para о cabelo da mulher dele ‘Нет, вы только посмотрите, этот гринго думает, что у нас тут магазин. Заколку для жены ему подавай’.

Я рос в нерелигиозной семье и не представлял, как некоторые католики ненавидят протестантов — и наоборот. Ее ответ очень обидел меня, особенно если вспомнить, как я был растерян и измотан. Но я знаю, что бедность порой заставляет подозрительно относиться к тем, кто богаче тебя: так, той монахине показалось, что я просто богатый гринго. Кроме того, все здесь считали, что американец — значит расист. Я знал о подобных стереотипах из книг, но никогда не сталкивался с ними сам. Мне не приходилось до сих пор быть жертвой предрассудков, но тогда и еще несколько раз за последующие годы я испытал это на себе.

В Умайта мне было не с кем поговорить. Парадоксально, но, хотя все считали нас богатыми, деньги у нас кончались. Мне и младшим детям было негде спать, потому что запасных коек в больнице не имелось. Мы подремали сидя, рядом с койками Керен и Шеннон, но утром я понял, что надо ехать в Порту-Велью.

Я узнал, что автобус на Порту-Велью отходит в одиннадцать часов. Тогда я решил отвезти младших в город и вернуться к жене и старшей дочери назавтра рано утром. Переезд автобусом для больных исключался: Керен едва могла пошевелиться от боли, Шеннон тоже мучалась болями. В больнице их кормили, вливали питательный раствор и лекарства от малярии. Поэтому я сказал Керен и Шеннон, что мы уедем и я вернусь наутро.

— Папа, не уезжай, — взмолилась Шеннон. — Мне без тебя тут страшно.

Керен же согласилась, что лучше всего будет отвезти малышей в Порту-Велью как можно скорее. Это более крупный город, и оттуда можно при необходимости даже отправить их в Штаты, потому что там есть гражданский аэропорт. Мы оба знали, что вызвать помощь по телефону нельзя: в штабе миссии телефона нет. В 1979 г. телефонов в Бразилии не было почти нигде. За домашний номер в городе приходилось платить по десять тысяч долларов или даже больше. Поэтому связаться с миссионерским центром ЛИЛ в двадцати километрах от города мы не могли.

Я вышел из больницы и пошел искать автостанцию. Город Умайта не был защищен от палящего солнца джунглями, и потому казался пыльным и унылым — просто застроенная пустошь на берегу реки Мадейры. «Автостанция», как я обнаружил, представляла собой домишко на главной улице со стойкой кассы в передней; оттуда было видно, как в задней комнате вся семья собралась у телевизора. Я купил три билета до Порту-Велью, на что ушли почти все остававшиеся деньги. Затем я вернулся за Крис и Калебом и попрощался с женой и дочерью.

За прошедшую неделю я спал всего часов пятнадцать. Я был измотан, на пределе телесных и душевных сил. Даже думать ясно не получалось. Мы с детьми забрались в старый проржавевший автобус до Порту-Велью и примостились, как могли. Ехать предстояло почти пять часов; на первой остановке я наскреб мелочи и купил нам воды и перекусить, а потом мы попытались поспать. Мы приехали в Порту-Велью почти в четыре часа дня. Я поймал такси, и мы, усталые, отправились в последний этап путешествия. Таксист, как и все остальные, пялился на нас: такое зрелище являли собой трое запыленных с дороги белых с американскими армейскими сумками. Я сказал ему везти нас в американскую колонию, как здесь называли комплекс миссии ЛИЛ.