Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Хотя неспециалист может подумать, что это лишь некое теоретическое умствование, на самом деле эта проблема стала предметом одной из главнейших дискуссий в современной науке о языке. Если рекурсия в грамматике есть не во всех языках мира, а рекурсия в мыслительном процессе есть у всех людей, то она относится к сфере мышления вообще, а не «языка как инстинкта» или «универсальной грамматики», как утверждает Ноам Хомский.

С точки зрения культуры этот рассказ интересен потому, что рассказчик будто бы пытается снять с себя вину. Он будто бы осуждает то, что женщине никто не помог, как осудил бы и любой европеец, и все же ни сам рассказчик, ни кто-либо еще ей на помощь не пришел. Таким образом, в поступках проявляется свойственная культуре пираха идея, что каждый должен справляться с трудностями сам, даже если положение очень опасное, хотя на словах может утверждаться обратное. Как и другие народы, пираха нередко говорят одно, а делают другое.

Я сам однажды столкнулся с еще более шокирующим поведением. У молодой женщины по имени Поко (Рокд) родилась хорошенькая девочка. Обе были здоровы. В это время мы с семьей уезжали отдохнуть в Порту-Велью и вернулись только через два месяца. Когда мы прибыли, Поко и еще несколько индейцев, как обычно, обосновались в нашей хижине. Однако она была на грани полного истощения. Она чем-то заболела, но мы не знали, чем именно: едва живая, тощая как скелет, со впалыми щеками, исхудавшими до костей руками и ногами, она даже почти не двигалась от слабости. У нее не было молока, и от голода ее дочь тоже заболела. Другие кормящие матери не помогали, говоря, что им нужно кормить своих. Поко умерла через пару дней после нашего возвращения: у нас не было радиостанции, чтобы вызвать врача. Но девочка была жива.

Мы спросили, кто будет ухаживать за младенцем.

— Ребенок умрет. Ее некому выхаживать, — ответили индейцы.

— Мы с Керен ее выходим, — вызвался я.

— Ладно, — ответили индейцы. — Но ребенок не жилец.

Индейцы пираха умеют видеть признаки скорой смерти. Теперь мне это ясно. Но тогда я горел желанием спасти девочку.

Первой задачей было накормить ее. Подгузники мы уже сделали из старых простыней и полотенец. Мы попробовали дать малышке соску (у нас всегда имелась детская бутылочка на случай болезни у местных детей), но у нее не было сил сосать. Она была почти как в коме. Но я решил, что не дам ей умереть. Надо было придумать, как дать ей молока. Мы растворили немного сухого молока с сахаром и солью, нагрели.

У меня были две старые бутылки от дезодоранта (в Бразилии дезодорант часто продают в пластиковых бутылках с пульверизатором). Я вылил жидкость и вымыл бутылки изнутри, вытащил и еще раз промыл гибкие пластиковые трубки от пульверизаторов, а затем налил в одну бутылку немного приготовленной молочной смеси. Потом я соединил трубки вместе, примотал место сочленения пластырем и вставил их в бутылку. Другой конец мы осторожно и медленно ввели в горло девочке. Она почти не сопротивлялась. Тогда я, тоже осторожно, надавил на бутылку и таким образом дал ребенку порцию молока.

Не прошло и часа, как девочка немного оживилась. Мы стали кормить ее каждые четыре часа, днем и ночью. Три дня мы почти не спали, пытаясь спасти ее, и, казалось, она выкарабкивалась: с каждым новым кормлением она все больше двигалась, громче кричала, у нее Сработал кишечник. Нас переполняла радость за нее.

Однажды вечером мы подумали, что можем оставить девочку ненадолго и пойти побегать на взлетной полосе. Я попросил ее отца посидеть с ней, пока мы не вернемся, и мы ушли, радуясь, что хотя бы кому-то в племени можем помочь.

Однако сами индейцы считали, что девочка умрет. Тому было три причины. Во-первых, она уже побывала на краю гибели. Индейцы полагали, что как только человек достигнет определенной степени истощения — а малышка исхудала тогда еще больше, — его уже не спасти. Во-вторых, по их мнению, такого больного ребенка должна выхаживать мать из племени и кормить грудью, а сейчас ее мать умерла, а другие не оставят голодными своих детей, чтобы покормить чужого. В-третьих, они думали, что наши лекарства в этом положении не помогут и только продлят боль и страдания ребенка.

Когда мы вернулись, в углу нашей хижины сгрудились в кружок несколько индейцев, а в воздухе резко пахло спиртом. Индейцы посмотрели на нас с заговорщическим видом: одни — сердито, другие — виновато. Остальные смотрели куда-то вниз, в центр круга. Я подошел ближе, и они расступились. Дочь Поко лежала на земле мертвая. Они влили ей в горло кашасу. Убили ее.

— Что случилось? — спросил я, едва не плача.

— Она умерла. Ей было больно. Она хотела умереть, — ответили они.

Я поднял тельце с земли и прижал к себе. По щекам у меня полились слезы.

— Зачем они убили ребенка? — спрашивал я себя в смятении и горе.

Мы сколотили гробик из старых ящиков, которые я натаскал в дом. Потом мы с отцом ребенка вырыли могилу метрах в ста выше по течению, на самом берегу, рядом с могилой Поко. Мы опустили гроб в могилу и присыпали землей; посмотреть пришли еще трое индейцев. После этого мы окунулись в реку, чтобы смыть с себя глину, и я пошел домой подумать.

Однако чем больше я размышлял о произошедшем, тем яснее понимал, что, с их точки зрения, индейцы поступили правильно. Этот поступок — не просто жестокость или черствость; их представления о жизни, смерти и болезни радикально отличны от моих, от представлений западной культуры. Живя без медицины, зная, что есть только два пути — или стать сильнее, или умереть, встречая смерть намного чаще, чем я мог себе представить, индейцы пираха научились распознавать по глазам, по течению болезни, выживет человек или нет.

Они были уверены, что девочка погибнет. Они чувствовали, как она страдает, и думали, что мой прибор для кормления только делает ей больно и продлевает ее мучения. Поэтому они провели эвтаназию. Девочку убил ее отец, он своими руками влил алкоголь ей в рот. Я знал, что другие дети выживали после смерти матери, но те дети были здоровы.

Однажды вечером к нашему дому пришел мальчик Паита (Paitd). Ему было года три. Он всегда ходил грязный, вроде Поросенка из комикса «Мелюзга» [22] «Мелюзга» (Peanuts) — самый популярный ежедневный газетный комикс в США, выпускавшийся непрерывно с 1950 по 2000 год. Его герои — маленькие Дети; один из них, вечно грязный, и носит кличку Поросенок (прим. пер.). . Говоря со взрослыми, он наклонял голову набок, был улыбчивый, смешливый. Ноги у него были заляпаны глиной, потому что тропинка к нашей хижине была еще мокрая. Но мое внимание привлекла толстая самокрутка у него во рту. Ее, конечно, скрутил ему отец: крепкий грубый табак, завернутый в листок из блокнота. И еще на мальчике было платье.