Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Общение с кабокло, переезды с места на место и прочие испытания, которым я подвергся в Амазонии, в конечном счете служили одной цели. Все время и силы, потраченные в тех краях, ушли на борьбу с грамматикой пираха, на попытки разгадать ее. Поскольку продвигался я мучительно медленно, то стал понимать, что столкнулся с чем-то весьма и весьма необычным. Впервые я почувствовал это, когда начал анализировать, каким образом звуки в языке пираха организованы в слова. Я пришел к своим выводам об исключительности их языка на основании полевых исследований языка цельталь в южной Мексике, а также общаясь в Оклахоме с индейцами команчи и чероки. Кроме того, все это время я помогал миссионерам осваивать некоторые языки Амазонии и много читал.

Над изучением языка пираха я неизменно работал на чердаке предоставленного мне дома. Он был выстроен над рекой и намеренно поставлен вдоль берега таким образом, чтобы внутри ощущалось даже малейшее дуновение ветерка. В доме имелась кладовка, а рубленый дощатый потолок нависал над тем местом, где мы спали (чтобы на нас не падала всяческая ползающая, прыгающая и лазящая живность, ну и чтобы сделать комнату немного прохладнее).

Треугольное пространство между соломенной крышей и потолком было открыто с обеих сторон, но мне для занятий лингвистикой вполне хватало такой комнаты, коль скоро в ней можно было разместить стол и поднять туда пару стульев. Я называл это место своим кабинетом. В этом относительно замкнутом пространстве было чудовищно Жарко, в соломе водились змеи, лягушки, тарантулы и прочие гады, но «кабинет» отчасти изолировал меня от обитателей деревни, благодаря чему и я, и мои учителя отвлекались гораздо меньше. Интерьер Дополняла самодельная лестница, прибитая к стене жилой комнаты Прямо под моим рабочим столом.

Жара стояла такая, что футболка прилипала к телу, а волосы липли к голове. На это я со временем перестал обращать внимание, однако копошение всяческого зверья заставляло быть осторожным и бдительным.

Время от времени приходилось прекращать работу, если из соломы в панике выпрыгивали мелкие лягушки, а вслед за ними плавно скользила змея. Змеи были небольшие, но среди них попадались и ядовитые. Они так и жили в соломе, которая, вероятно, служила им роскошными охотничьими угодьями. Я приучился держать у ног или рядом с собой на стуле деревянную дубинку. Заслышав шуршание соломы над головой, я стремительно отталкивал стул, хватал ее и замирал в ожидании. Сперва из соломы в панике выпрыгивали лягушки, которых мне так и не удалось выселить поголовно. Я пытался их уничтожать, но они были слишком мелкие и шустрые. Я уже знал, что лягушки, несмотря на испуг, не будут долго прятаться за моей спиной. Так что приходилось быть настороже. Несколько раз высовывала голову и змея. Я был наготове, и хищник почти всегда оказывался повержен. Удар! — и дубина расплющивает гадину о потолочные балки. Я выкидывал мертвых змей в джунгли, а затем возвращался к работе.

Находясь месяцами в деревне пираха, я буквально впитывал в себя язык этих людей, можно сказать, дышал им. Впрочем, первоначальный оптимизм угас, как только я начал осознавать, насколько объект моего исследования далек от всего, известного лингвистам. Все мы смотрели голливудские фильмы, в которых какой-нибудь ученый или первопроходец за поразительно короткий срок в совершенстве овладевает языком племени. Теперь, когда я бился над тем, чтобы побольше узнать о языке пираха и суметь изъясняться на нем, все эти истории казались мне неимоверной глупостью. Никаких учебников не было. Не было никого, кто мог бы перевести предложение с пираха на португальский — разве что пересказать с пятого на десятое. Даже через полгода я не был уверен, что понимаю что-либо из разговоров моих учителей. Временами это обескураживало. Но я видел, как язык выучивают трех-четырехлетние дети, и смел надеяться, что научусь в конце концов разговаривать не хуже трехлетнего ребенка.

Хотя во время пребывания среди пираха основным моим интеллектуальным занятием была лингвистика, я никогда не забывал, что церковь и частные жертвователи оплатили мне перевод Библии на язык этого этноса. Но для этого необходимо было глубокое знание структуры языка — а значит, лингвистические штудии и проповедь как минимум не мешали друг другу.

Язык пираха обладает одной из самых скудных фонологических систем в мире — всего тремя гласными ( i, а, о ) и восемью согласными ( р, t, k, s, h, b, g и гортанная смычка [ ? ], на письме выражаемая с помощью х ) звуками (или фонемами) в речи мужчин. В женском варианте языка используются те же гласные, но согласных всего семь ( р, t, k, h, b, g и х ): дело в том, что женщины произносят h и там, где мужчина сказал бы s . Таким образом, у женщин набор согласных беднее, чем у мужчин. Подобное явление нельзя назвать уникальным и неизвестным науке, но оно необычно.

Термин «гортанная смычка» ( glottal stop ) мало что скажет большинству читателей, поскольку именуемый таким образом звук отсутствует среди фонем большинства европейских языков, включая английский. Но он чрезвычайно важен для языка пираха. В английском гортанная смычка иногда используется при произнесении междометия uh-uh , означающего отрицание [38] Приводимый автором пример справедлив и для русских междометий не-а н a-а, выражающих отрицание или запрет. Гортанная смычка широко представлена, например, в семитских языках, а среди индоевропейских — в немецком и датском (прим. пер.). . В таких согласных, как [t], движение воздуха, выходящего через ротовую полость, останавливается перед зубами, а при звуке [k] поток воздуха останавливает язык, приподнятый к задней части неба. Звук же, порождаемый «гортанной смычкой», образуется благодаря плотному смыканию голосовых связок, за счет чего струя воздуха останавливается до того, как достигнет верхней части глотки.

Чтобы оценить, насколько мал перечень звуков пираха, представьте себе, что в английском языке около сорока фонем, число которых меняется в зависимости от диалекта. Впрочем, в английском их еще не так много. В языке мяо, на котором говорит часть населения Вьетнама, их более восьмидесяти. Другая редкая крайность — это языки ротокас (Новая Гвинея) и гавайский, которые могут соперничать с пираха по скудости фонетического инвентаря: в обоих по 11 фонем, как и у пираха.

Возникает вопрос: может ли язык передавать полноценную информацию с помощью одиннадцати фонем? Программисты скажут, что компьютер способен выполнять наши команды благодаря нами Же созданной программе, и делает он это с помощью всего двух «символов» — 1 и 0, которые можно представить себе в качестве фонем. Азбука Морзе тоже состоит из двух «букв» — короткого (точки) и длинного (тире) сигналов. Строго говоря, это все, что необходимо для любого языка. По сути, язык может функционировать даже с единственной фонемой. В таком языке слова могут выглядеть как а, аа, аааа и т. д. Неудивительно, что подобные языки с одним-двумя звуками нам неизвестны по причине их мизерного фонетического запаса. Более длинные слова вынуждены давать говорящим значительно больше информации для того, чтобы отличить одно слово от другого (в противном случае они звучали бы слишком схоже), и произносить их раздельно было бы задачей, трудной для нашего мозга. Слишком длинные слова, помимо прочих неудобств, связанных с ними, требуют для их распознавания повышенного напряжения памяти.