Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Я подошел к кровати больного и спросил:

— Болеете?

— Да, очень болею. Подойди ближе, я тебя не вижу, — прошептал он хрипло.

Подойдя, я увидел, что его руки исхудали, лицо искажено болью и весь он дрожит.

— Ah, e Seu Daniel! ‘О, это сеньор Даниэл!’ — сказал он.

Пахло дерьмом и рвотой.

— Что болит? Отвезти вас в больницу в Порту-Велью?

Я восхищался Алфреду. Он всегда поддерживал меня — белого миссионера-протестанта — и никогда не выказывал ко мне недоверия.

— Нет, я умираю. Говорил дочке: не надо вас вызывать. Я скоро умру.

Я смотрел в его темные глаза, разглядывал его иссохшееся потемневшее тело, ослабленное болезнью, неподвижно распростертое на кровати, которую он смастерил сам, — и у меня к горлу подступал ком. У Керен в глазах стояли слезы. Дети мялись на пороге и только смотрели.

— Давайте я помогу, Алфреду. У врачей в Порту-Велью наверняка есть лекарства от этой болезни.

— Нет, Даниэл, — ответил он. — Свою смерть чуешь точно. Но грустить незачем. Я буду рад, что боль пройдет. Мне, знаешь ли, не страшно умирать. Я знаю, что меня примет Христос. Слава Богу, я долго жил и хорошо. Со мной дети и внуки. Они все меня любят. Они все здесь. Я очень благодарен им за такую жизнь и такую семью.

Страдающий, больной, Алфреду тем не менее приносил утешение близким и излучал такую собранность и такое бесстрашие перед лицом смерти, которые я не встречал никогда — ни до, ни после. Я взял его за руку. Его дочь, плача, протирала ему лоб влажным полотенцем. Она поблагодарила нас за то, что мы зашли. Алфреду тоже сказал нам спасибо.

— Пошли, дети, — сказал я. — Нам пора.

— Что случилось, папа? Он умирает? — спросила Шеннон. Кристин и Калеб заглянули в комнату, потом посмотрели на меня.

— Он чувствует, что умирает, да, — ответил я, едва в силах сдержать слезы. — Здешние люди как будто знают, когда им пора. Но я надеюсь, вы запомнили, как он себя вел. Он не боится. Он верит в Иисуса Христа. Он знает, что попадет на небеса. Я тоже хочу уходить так.

Мне казалось, я только что видел святого.

Мы отказались от кофе с печеньем, которое предложили родственники, объяснив им, что нам нужно кое с кем встретиться в Аусилиа-доре, прежде чем садиться на «рикрейю». Запустив мотор и направив лодку по течению, я снова в который раз задумался о характере кабокло. Лишения научили меня правилу: если видишь на берегу Амазонки или ее притока дом — это спасение. Его обитатели, которых ты никогда в жизни не встречал, придут тебе на помощь в трудную минуту. Приютят, накормят, если надо, отвезут на лодке туда, куда тебе надо попасть. Отдадут последнее.

Это кодекс Амазонии. Сегодня ты помогаешь другому в беде, потому что завтра в беду можешь попасть сам. Чистейший пример Золотого правила нравственности.

И все же одну особенность кабокло я понять не могу: их расизм по отношению к индейцам. Они часто говорят мне: «Даниэл, мы те же индейцы, но мы научились трудиться. Мы неленивые. Никто нам просто так ничего не дает. Мы не любим индейцев, потому что они попрошайничают и им всегда помогают больше, чем нам».

Интересно, что сами кабокло называют словом «кабокло» именно индейцев. Себя они так почти никогда не называют, только в шутку. Их самоназвание — «рибейриньюс» (речные жители) или даже — чаще — просто «бразильцы».

Отношение кабокло к индейцам надо принимать в расчет, если вы хотите найти неизвестные или малоизученные племена в амазонском бассейне. Часто о том, живут ли поблизости индейцы, знают только кабокло. Однако у них нельзя спрашивать: «Есть ли здесь индейцы, которые сохранили свой язык?» Если вы хотите это выяснить, то правильный вопрос — по крайней мере, в некоторых частях Амазонии — будет таким: « Tem caboclos por aqui que sabem cortar a giria? » ‘Есть тут кабокло, которые умеют говорить на жаргоне?’ Истоки такого, в общем-то, странного выражения становятся понятны, если достаточно долго поговорить с кабокло: они не считают речь индейцев полноценным языком и считают, что все разные индейские языки — на самом деле одно и то же.

Кабокло считают себя бедными и готовы пойти на многое, даже рискнуть жизнью, чтобы поправить свои дела. Как и большинство людей в западной экономике, они хотят расти. Они очень обостренно чувствуют собственную бедность. Пираха, в свою очередь, хотя у них вещей меньше, чем у кабокло, не знают, что такое «бедность», и довольны материальной стороной своей жизни.

Интерес кабокло к деньгам стал отчетливей всего в дни золотой лихорадки в Порту-Велью, в конце восьмидесятых. Тогда на реке Мадейра и ее притоках нашли золото. Тут же города по ее берегам расцвели, особенно Порту-Велью. Многие кабокло стали старателями и разбогатели — по крайней мере ненадолго. Разведка золотых жил — труд опасный и невероятно тяжкий. Кабокло, никогда не учившиеся нырять, добровольно соглашались надевать водолазный шлем, спускаться в кромешной тьме на пятнадцать метров в глубину илистых вод Мадейры, кишащих анакондами, скатами и кайманами, и там водить по дну широким шлангом вакуумного насоса в поисках золотого песка.

С баржи к водолазу поступал воздух. На палубе другие такие же кабокло обслуживали систему фильтров, в которой с помощью флотации в ртути золото отделялось от песка, камней и прочего мусора. Загрязнение реки Мадейра ртутью стало серьезной проблемой.

Если водолаз находил золото, за кислородный шланг тянули, чтобы просигналить: не уходи с этого места. Это было очень опасно: если на соседней барже замечали, что здесь золото поступает, а у них ничего нет, могло дойти и до убийства. Не одну команду баржи вот так целиком вырезали соседи-старатели. После этого кислородный шланг водолаза просто обрезали и отправляли к нему своего — прикончить, если тот еще не умер.

Мой приятель Жуарис, сын Годофреду Монтейру, пошел в водолазы. Он рассказывал, как во время первого погружения у него пошла из ушей кровь. «Но отступать нельзя, если хочешь разбогатеть», — советовал он мне.

Он и правда начал зарабатывать. В какой-то момент он добывал столько золота, что ему удалось расплатиться по долгам отца, купить в городе дом, завести дело — торговлю мороженым на улице — и купить себе синтезатор, чтобы начать выступать с песнями в соседнем городке Умайта. В конце концов золото кончилось, но оно принесло пользу амазонскому хозяйству благодаря трудолюбию кабокло и других бедняков. Баржи принадлежали богатым, но золото намывали бедные.

Золотая лихорадка выявила не только упорство кабокло в труде, но и их искрометный юмор. Однажды я увидел, как по улице в Порту-Велью идет кабокло, одетый с иголочки, а за ним тянется связка денег.

— Зачем ты так сделал? — спросил я.

— Filho de Deus! ‘Сыне Божий! ’ — начал он (это обычное в Амазонии восклицание, обозначающее иронию). — Я всю жизнь гонялся за деньгами. Теперь я нашел золото, так пусть деньги погоняются за мной!