Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

— Pronto? ‘Готов?’ — спросил меня владелец судна.

Его брат тем временем вылез из воды и уже заливал топливо в баки.

— Да, цоехали, — ответил я.

Я взошел по узкому трапу и сбросил на палубу свои две сумки. Вытащил гамак и повесил его в главной (впрочем, весьма небольшой) каюте. Потом вышел обратно и пошел на корму.

— Сколько нам плыть? — спросил я, хотя в этом смысла не было: будем плыть столько, сколько придется, другого судна ведь нет.

— Если будем идти всю ночь без остановки, придем завтра к полудню. (На часах было три часа дня.)

Тут завелся и громко затарахтел двигатель. «Отдать концы!» — закричали на нашем судне.

Мы двинулись вниз по могучей реке Мадейра, постепенно набирая скорость, и горячий неподвижный воздух сменился освежающим дуновением с воды. Стали сказываться усталость с дороги, плотный обед, выпитое пиво и теперь еще и чувство облегчения от того, что я смог продолжить путь, — и меня сморило. Я улегся в гамак и заснул. Теплая погода, ветерок с реки и удобный гамак возымели свое действие: я так и проспал всю дорогу, просыпаясь иногда на несколько минут и еще на завтрак, состоявший из галет с маслом, кофе с сахаром и стакана молока. Во время трехчасового плавания по Риу-дус-Мар-мелус я наблюдал, как под нами лениво катятся темные волны, и вновь напоминал себе, какая это редкая удача — попасть в этот мир, который, казалось, может только присниться. Высокие песчаные берега Мармелус были совсем не похожи на глинистые берега Мадейры.

Мы прибыли на место почти через сутки, в точности как предсказал капитан. Я проснулся от звуков речи на языке пираха, доносившихся с берега. Пираха, если они чем-то возбуждены, ни с кем не перепутаешь: они непрестанно смеются, что-то кричат, громко разговаривают. Мой гамак еле заметно закачался: это наше судно замедлилось и подошло к другому, стоявшему на якоре возле тропы, которая вела от берега к селению племени пираха в устье реки Майей. Это второе судно было больше нашего. Я рассчитывал, что меня встретят, скорее всего, двое сотрудников ФУНАИ, но на палубе меня ждали люди из двух государственных ведомств Бразилии: антрополог и картограф из Фонда и специалист по межеванию земель из ИНКРА (Национального института внутренней колонизации и сельскохозяйственных реформ).

Как только я показался на палубе, индейцы стали выкрикивать Мое имя. Братья-судовладельцы тут же спросили, нет ли здесь опасности. «Пока вы со мной, все нормально», — пошутил я (а они поверили всерьез).

— Привет, Дэн. А Керен где? — спрашивали индейцы.

— Ее лодка затонула на реке Майей. Она погибла, увы.

Примерно полсекунды индейцы смотрели на меня разинув рты. А потом поняли и разразились хохотом. Бразильцы наблюдали эту картину с удивлением.

— Когда мне сказали, что нам придется ждать в устье Майей какого-то американского лингвиста, я рассердился, — признавался мне потом Левинью, антрополог из ФУНАИ. — С чего это бразильцам ждать какого-то гринго, чтобы он им переводил, да еще в самой Бразилии? Но теперь я понимаю. Мы тут уже три дня и до сих пор не понимаем и не можем сказать ни слова.

В каждом селении мы расспрашивали индейцев о том, как они представляют себе свою землю, как они ею пользуются, считают ли они, что земли могут принадлежать тем или иным людям в племени, и так далее. Левинью спрашивал, я переводил. Мы медленно передвигались от селения к селению вверх по реке. Чтобы не пропустить какие-то селения, не видимые с реки, мы взяли проводником Кохоибии-ихиаи, так как с ним можно было хотя бы попытаться объясниться на португальском. В каждом селении — размером от одной семьи с детьми до нескольких родов — мы поднимались немного выше по реке, затем глушили двигатель и подходили к берегу с течением, а я вставал на корму и кричал на языке пираха: «Это Дэн, со мной друзья из чужого народа. Мы приехали поговорить». Затем Кохои добавлял, что мы пришли с добром, что у нас есть подарки — рыболовные крючки, — и вообще успокаивал местных жителей. Незнакомые мне индейцы поднимались к нам на борт, и кое-кто с радостью заговаривал со мной. Женщины и дети, когда я сходил с судна и шел в деревню, просто молча смотрели во все глаза.

Через неделю моя работа переводчика для специалистов по межеванию окончилась. Мы вышли к Трансамазонскому шоссе; я увидел его впервые в жизни. Поскольку выше по реке от шоссе индейцы пираха не живут, Фонд предоставил мне выбор: остаться на корабле еще на две недели обратного пути по Майей и Мадейре до Манауса или ехать автостопом до Порту-Велью по шоссе. Я выбрал второе, и поэтому меня высадили у моста через Майей — небольшого деревянного сооружения, которое казалось совершенно непригодным для того, чтобы по нему все время ездили тяжелые грузовики, везущие бревна или минеральное сырье с шахт компании «Минерасан Табока» ( Mineracao Taboca ) в четырех сотнях километров к востоку отсюда.

В этой экспедиции мы узнали много нового. На пятый день пути картограф из Фонда выяснил, что карта местности, составленная бразильской администрацией по данным аэрофотосъемки, неверна. Утром того дня, за кофе, он сказал, что с нашей скоростью мы доберемся до ближайшего селения только через два дня, если не больше. Это нас обеспокоило, так как у нас оставалось мало топлива и припасов. Я повернулся к Кохои и спросил его, далеко ли до следующего селения. Он сказал, что в следующем селении живет Тоитои и что мы доберемся к полудню. Я передал его ответ картографу, и тот ответил: «Ну что ж, не буду спорить с аборигеном о его родных местах, но если он прав, то неверна армейская карта». В селении Тоитои мы были к полудню, и картограф стал внимательно изучать карту. Наконец он установил, что центральная часть карты — течение реки Майей между селениями Кохои и Тоитои — была нанесена на нее дважды подряд. Это оказался очень важный урок для бразильской администрации.

Для индейцев и для меня результаты нашей поездки были еще лучше. Теперь у индейцев была собственная официально утвержденная территория; можно было начинать длительный бюрократический процесс оформления ее в резервацию. Мы с Левинью часами беседовали о культуре пираха. Его поразило, что у них нет мифов о сотворении мира, и он всеми силами пытался выудить из них хоть что-то подобное, но тщетно. Так же удивило его и отсутствие устной истории и устного творчества; возможно, именно он первый заставил меня задуматься, насколько же это необычно. Его энтузиазм был заразителен: впоследствии изучать культуру пираха приехал его друг Марку Антониу Гонсалвис, аспирант-антрополог из Рио.

В поездке я познакомился практически со всеми в племени пираха, узнал их по имени. Я вызывал у них неподдельный интерес: они слышали о белом человеке, учившем их язык, но большинство меня никогда не видели. Дети и женщины особенно разевали рты, когда я заговаривал с ними на их языке. В каждом селении меня звали вернуться к ним жить и привезти семью. Это было заманчивое предложение: как я заметил, мои новые знакомые в селениях выше по течению реки почти не примешивали в свою речь ломаные португальские слова. Многие индейцы, жившие ниже по реке, знали португальские глаголы, и, когда они говорили со мной на языке пираха, они пытались использовать эти иностранные слова—конечно же, чтобы помочь мне Понять. Но даже эта небольшая примесь португальского мешала мне изучать настоящий язык пираха. Я понял, что в селении дальше от устья португалоязычные «помехи» будут встречаться намного реже.