Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Однако около четырех часов судно внезапно встало. Другие пассажиры сказали мне, что мы налетели на песчаную банку: опять сказывался недостаток опыта у команды. Следующие сутки капитан потратил на то, чтобы снять нас с мели. После нескольких часов бесплодных попыток стронуть нас с помощью совокупной мощи нашей машины и бортового катера капитан поздно вечером ушел на нем. Около трех часов ночи он вернулся с двумя лодками помощнее, но все равно значительно меньше нашего судна. Меня разбудили мои спутники:

— Дэн, у нас беда!

Они поманили меня за собой; мы вышли на первую палубу и увидели через отверстие в полу, как «дону» и капитан судна пытаются починить рулевое управление. В корпус медленно просачивалась вода, потому что они ослабили уплотняющий сальник вокруг руля. «Мы все утонем!» — запричитали мои друзья.

— Мы уже утонули, — ответил я. — Сидим на мели, будь она неладна. Глубже некуда.

Новые пассажиры были все бедняки. Люди со средствами — если, конечно, они не собрались к пираха — либо летают в Манаус самолетом, либо не ездят туда вовсе. И пусть туристические брошюры расхваливают речные поездки, называя их увлекательными круизами; чтобы понять, как они врут, хватит одного взгляда на любой «рикрейю». Они почти без исключения выглядят довольно хлипкими, потрепанными и истерзанными. Бедняки путешествуют на них, потому что вариантов все равно нет.

На пассажирах были в основном шлепанцы, изредка попадались ковбойские сапоги или кроссовки «Найк» и «Рибок». Женщины носили, как правило, шорты и футболки, некоторые одевались в джинсы и блузки. На многих мужчинах были длинные брюки, но большинство все же предпочитало шорты; кое-кто ходил с голым_торсом, но чаще попадались футболки с политическими лозунгами, поло и цветастые рубашки с короткими рукавами. Все пассажиры были загорелые, здоровые, подтянутые и оживленно между собой беседовали. Бразильцы вообще разговорчивы, с ними интересно в таких поездках: радуясь отдыху от повседневной рутины, они становятся более открытыми и веселыми, и им нравится общаться с незнакомцами, даже с какими-то непонятными гринго.

Мы тоже болтали с пассажирами, хотя меня начинал раздражать тот, который погрузился вместе с нами, в ковбойской шляпе. Он все еще не протрезвел; лет ему было около пятидесяти, он был крепкого сложения. Он все пытался заговорить со мной на испанском (многие бразильцы знают, что американцы скорее поймут испанский, чем португальский). Хотя я отвечал на беглом португальском и сказал ему, что здесь я бывал много раз, он все тыкал меня в грудь и повторял что-то вроде: «Этот корабль идет до Маникорё, здесь спят в гамаках, тут все говорят по-португальски», — и прочие банальности. Я пытался уйти, но он следовал за мной. Так продолжалось несколько часов, и я все больше раздражался. Вообще на севере Бразилии такое случается все чаще: люди видят иностранца и начинают приставать.

Давным-давно, когда я приехал на Риу-дус-Мармелус, со мной произошел случай, который в какой-то степени показывает всю суть жизни кабокло. Мы с семьей спускались по реке в сезон дождей: до этого мы прожили в селении пираха несколько месяцев и теперь возвращались в город. Наш маршрут должен был привести нас сначала в Аусилиадору, чтобы мы сели на «рикрейю» до Порту-Велью, а там — на самолет до Сан-Паулу, где мне предстояло продолжить работу над диссертацией при УНИКАМПе. Впервые мы прошли этот маршрут, когда Керен и Шеннон слегли с малярией, но теперь он был уже привычным: мы проделывали его ежегодно, нам даже стало нравиться. Люди, казавшиеся в тот первый раз чужими, теперь были нам знакомы, и мы ценили их дружбу.

Когда мы подходили к селению Пау-Кеймаду, я увидел, что на берегу стоит женщина и знаками просит нас причалить. Я не хотел вставать под дождем, но знал, что амазонцы без серьезного повода ничего не попросят. Поэтому я повернул в ее сторону; через пару минут мы заглушили мотор и подгребли к берегу.

— Что случилось? — спросил я.

— Мой отец очень болен. Пожалуйста, взгляните на него.

Мы привязали лодку у берега. К домам вел тот же самый крутой подъем, как тогда, когда я отчаянно искал помощи и не знал, что делать. Теперь была наша очередь помогать. Керен взяла аптечку, и мы пошли в дом, велев детям следовать за нами.

Внутри было темно; стены — из досок и шестов местных пород дерева. Крыша крыта пальмовыми листьями, как обычно в тех местах. Пол — тоже из досок, с большими щелями, через которые в комнату спокойно проползали насекомые и ящерки. По темным углам копошились вездесущие амазонские тараканы и большие жуки сантиметров семь длиной, которые испускали струю белой гадости, если на них наступить.

В углу стояла неожиданная здесь самодельная двуспальная кровать — вообще кабокло всегда спят в гамаках — с москитной сеткой наверху, которую опускали на ночь. Кровать была собрана из досок и жердей, на ней лежал простой поролоновый матрас, заляпанный застарелыми пятнами, происхождение которых я выяснять не хотел. На кровати лежал старик, которого все здесь называли Seu Alfredo (то есть сеньор Алфреду).

Алфреду был мастером по изготовлению лодок и обучил этому ремеслу своих сыновей. За лодками все приходили именно к нему. Он строил и большие «каноас» с каркасом из дерева «итауба» и бортами из досок десять на два сантиметра, проконопаченные, как большой корабль, и «каскус» (раковины) — долбленки из цельного ствола «итауба». Он делал лодки лучше всех. Пираха тоже его любили и говорили, что он никогда не пытался увести их женщин, — редкость для кабокло, по мнению индейцев.

Арло Хайнрикс в свое время убедил Алфреду перейти в христианство, и с тех пор он прожил в вере двадцать лет. В тех краях его знали как человека надежного и доброго; он ходил помогать больным, пел церковные гимны и был дружен со всеми.

Мне доводилось видеть, как он рано поутру причаливал у какого-нибудь поселения и вылезал из каноэ с укулеле в руках. Он поднимался по берегу и начинал играть и петь церковные гимны, улыбаясь всем, кто шел мимо по своим делам: женщины несли одежду стирать, мужчины собирали охотничье снаряжение. Все улыбались и оставляли свои дела, чтобы послушать Алфреду. Он пел высоким голосом, в котором было больше старания, чем умения; пел о том, что не боится завтрашнего дня, потому что в дне сегодняшнем он узнал Иисуса. Попев, он навещал больных и прогуливался по деревне, рассказывал анекдоты и беседовал с людьми, о том, как Иисус изменил его жизнь, — целая миссионерская организация в одном лице.

Редко бывает, чтобы кабокло так доверяли другому кабокло, но Алфреду доверяли и его уважали. Из всех, кого я знал в тех местах, только о нем не ходило подозрений.