Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Ограничение, налагаемое принципом непосредственности опыта на рекурсию, позволяет предсказать отсутствие дизъюнкции (ср.: Either Bob or Bill will come ‘Придет или Боб, или Билл’, I had some white meat, chicken or pork ‘Я поел белого мяса: то ли курятины, то ли свинины’ и т. д.). В пираха нет дизъюнкции, поскольку, как и сочинительная связь, она требует помещения одних словосочетаний в другие. Говорящий на пираха скажет не «Придет или Боб, или Билл», а что-то вроде «Боб придет. Билл придет. Хм. Я не знаю».

Существуют и другие предсказуемые следствия отсутствия рекурсии в пираха. В настоящее время целый ряд психологов и антропологов проверяет некоторые другие подобные гипотезы. Это интересно, поскольку наличие проверяемых прогнозов на базе принципа непосредственности опыта показывает, что он работает не только на отрицание, выявляя, чего в языке пираха нет, но и на утверждение, описывая характер его грамматики и ее отличия от многих уже известных грамматик.

ПНВ имеет утвердительное значение, потому что в языке пираха на грамматику налагаются культурные ценности, влияющие на нее самым непосредственным образом. Повторим: в пираха неслучайно нет рекурсии — она ему не нужна. Она не допускается в этом языке из-за культурного принципа.

Кроме грамматики пираха, ПНВ позволяет нам объяснить другие известные нам лакуны в этом языке, например отсутствие категории числа, числительных и цветообозначений, простоту системы родства и пр.

Запрет на абстракции и обобщения, налагаемый принципом непосредственности опыта, на самом деле весьма узко определен. Из него никак не следует, будто культура пираха запрещает абстрактное мышление. Кроме того, это не запрет на вообще любые абстракции или обобщения в языке. Так, в пираха, как и в других языках, есть слова, обозначающие виды или категории предметов и явлений. Эти слова, в основном существительные, по определению являются некой абстракцией. На первый взгляд, здесь есть противоречие. Как и почему оно допустимо в пираха?

Когда-то мне казалось, что грамматика слишком сложна, чтобы быть следствием общих когнитивных свойств человека. Я считал, что должен существовать особый компонент мозга, ответственный за нее, или то, что некоторые лингвисты называют «языковым органом» или «языком как инстинктом». Однако этот орган становится неправдоподобным, если мы можем продемонстрировать его ненужность, поскольку язык как факт онтогенеза и филогенеза можно объяснить с помощью иных средств.

Как и большинство современных лингвистов, я раньше считал, что культура и язык в целом не зависят друг от друга. Однако, если я прав в том, что культура может сильно влиять на грамматику, то тогда теория, приверженцем которой я был на протяжении большей части своей научно-исследовательской работы (т. е. идея, что грамматика является частью человеческого генома и вариации в грамматиках языков мира в целом незначительны), в корне неверна. Выходит, что для грамматики не нужно особой генетической предрасположенности: возможно, биологический базис грамматики является одновременно базисом для изысканной кухни, математических рассуждений и новейших медицинских технологий. Иными словами, их общая первооснова — человеческое мышление.

К примеру, в отношении эволюции грамматики многие ученые недооценивали то, что нашим далеким предкам было необходимо говорить о предметах и событиях, относительных величинах и, среди прочего, о содержимом сознания других представителей их биологического вида. Если вы не можете говорить о предметах и о том, что с ними происходит (события), или о том, каковы они и на что они похожи (состояния), вы не можете говорить ни о чем. Значит, всем языкам необходимы глаголы и имена существительные. Отмечу, что исследования других авторов, да и мои собственные, убедили меня в том, что если в языке есть эти части речи, то следом за ними во многом появляется «скелет» грамматики. Значения глаголов требуют определенного количества существительных, и те вместе с глаголом составляют простые предложения, организованные с логически обусловленными ограничениями. Другие преобразования этой базовой грамматики происходят под воздействием культуры, контекстной зависимости и ввода определений и обстоятельств, связанных с именами и глаголами. В грамматике есть и другие составляющие, но их не так много. Могу сказать так: нет особой необходимости считать грамматику частью генома человека. Возможно, еще менее оправдан прежний взгляд на грамматику как на ни от чего не зависящую сущность.

Хотя в языке могут существовать строгие культурные ограничения наподобие принципа непосредственности восприятия в пираха, они не могут остановить ни действие общих сил и результатов эволюции, ни саму природу коммуникации. Имена и некоторые виды обобщений — это часть нашего эволюционного наследия, и культурные принципы не могут их отменить, хотя они, конечно, демонстрируют теснейшую связь грамматики с культурой.

С другой стороны, исследования продолжаются, и спор об отсутствии или наличии рекурсии в пираха еще далек от завершения. Все же те данные, которые собирают и интерпретируют независимые исследователи, соответствуют моим выводам.

Еще до моих размышлений о возможных связях грамматики с культурой мое внимание привлекал один феномен: научные теории, какими бы полезными они во многом ни были, могут быть препятствием для оригинального мышления. Наши теории сродни культурам. В культуре пираха есть лакуны в словаре, связанном со счетом и цветообозначениями, — и точно так же в некоторых теориях могут быть лакуны там, где другие научные школы могут дать разумные объяснения. В этом смысле и научная теория, и культура формируют способность разума познавать мир — иногда положительным образом, а иногда и не совсем, в зависимости jot поставленной цели.

Если в грамматике пираха нет рекурсии, какие это влечет для нее последствия? Прежде всего, отсутствие рекурсии означает, что число возможных предложений, порождаемых этой грамматикой, конечно. Это, однако, не означает, что конечен сам язык, поскольку рекурсия обнаруживается в повествованиях пираха: развиваются °тдельные элементы повествования, в них есть побочные сюжеты, персонажи, события и всевозможные взаимоотношения и связи между ними. Из этого можно сделать интересный вывод: роль грамматики в безграничности языка не так уж важна: бесконечность языка может быть достижима и с конечной грамматикой, которая не может быть ни принята, ни объяснена недавней теорией Хомского о важности рекурсии. Кроме того, отсюда следует, что можно конкретизировать верхний предел отдельного предложения в исследуемом языке, хотя нельзя конкретизировать пределы для дискурса. В отношении языка это представляется странным. Некоторые лингвисты или когнитивисты могут прийти к поспешному выводу, что отсутствие рекурсии делает язык несколько неполноценным, однако это не так.