Станислав Рассадин - Самоубийцы

Какова же Вешенская обстановка у Шолохова. Три месяца тому назад арестован б. секретарь Вешенского райкома ВКП(б) Луговой — самый близкий политический и личный друг Шолохова. Ранее и позднее арестована группа работников района… все они обвиняются в принадлежности к контрреволюционной троцкистской организации.

М. Шолохов прямо мне заявил:

— Я не верю в виновность Лугового, и если его осудят, значит, и я виноват, и меня осудят.

…Вспоминая о Луговом — он находил в нем только положительные черты…

…Озлобленно говорил М. Шолохов о том, что районный работник НКВД следит за ним, собирает всяческие сплетни о нем и о его родных.

В порыве откровенности М. Шолохов сказал:

— Мне приходят в голову такие мысли, что потом самому страшно от них становится.

Я воспринял это, как признание о мыслях про самоубийство».

Документ, разумеется, жуткий.

И в том отношении, что видишь, через чтó прошел Шолохов, чтó ломало его — и сломило, сделав таким, каким он в конце концов стал. Когда, не свершив над собою физической расправы, выбрал самоубийство духовное.

Но жутка и сама по себе деловитость, с какою Владимир Ставский, генеральный секретарь Союза писателей с 1936-го по 1941 год, доносит — в сентябре 37-го — лично товарищу Сталину о порывах откровенности Шолохова. После чего вождю остается решать — миловать или казнить. Ставский свою работу выполнил добросовестно.

Он будет добросовестен и обращаясь — в марте 38-го — к наркому Ежову:

«Уважаемый Николай Иванович!

В части писательской среды весьма нервно обсуждался вопрос об Осипе Мандельштаме.

Как известно — за похабные клеветнические стихи и антисоветскую агитацию О. Мандельштам был года три-четыре назад выслан в Воронеж. Срок его высылки кончился. Сейчас он вместе с женой живет под Москвой (за пределами „зоны“).

Но на деле — он часто бывает в Москве у своих друзей, главным образом — литераторов. Его поддерживают, собирают для него деньги, делают из него „страдальца“ — гениального поэта, никем не признанного. В защиту его открыто выступали Валентин Катаев, И. Прут и другие литераторы, выступали остро.

С целью разрядить обстановку О. Мандельштаму была оказана материальная помощь через Литфонд»…

Пояснение.

«Матпомощь» выразилась в том, что Осипу Эмильевичу и Надежде Яковлевне неожиданно предложили две путевки в Саматиху, в дом отдыха за станцией Черусти, что по Муромской железной дороге, под Шатурой. Даже догадливый Александр Фадеев, будущий сменщик Ставского на литпосту, услышав об этом от самих Мандельштамов, удивился:

— А почему не в писательский дом?

Но тут же осекся, поняв, почему. И уже их удивил ритуальной, торжественной сценой прощания: вышел из своей служебной машины, обнял и расцеловал.

Понять было нетрудно. Их усылали подальше, чтобы арестовать поэта без шума. Так что Ставский не только хлопотал о решении «вопроса об Осипе Мандельштаме», но и подготовил для людей Николая Ивановича удобнейшие условия. Оставалось предоставить наркому последние аргументы:

«Вопрос не только и не столько в нем, авторе похабных, клеветнических стихов о руководстве партии и всего советского народа. Вопрос — об отношении к Мандельштаму группы видных советских писателей. И я обращаюсь к Вам, Николай Иванович, с просьбой помочь.

За последнее время О. Мандельштам написал ряд стихотворений. Но особой ценности они не представляют — по общему мнению товарищей, которых я просил ознакомиться с ними (в частности, тов. Павленко, отзыв которого прилагаю при сем)».

«Но все-таки он мастер, мастер?» — как помним, допытывался Сталин у Пастернака, решая судьбу Мандельштама. Не мастер, не мастер, — заочно успокаивали вождя Павленко и Ставский, уверяя, что потери советская власть и советская литература не понесут никакой.

«В своем одичании и падении писатели превосходят всех», — писала Надежда Яковлевна Мандельштам.

Не возразишь. Но со временем самые крайние признаки одичания захотелось цивилизовать. Обынтеллигентить.

Тот «порыв откровенности», который некогда Ставский провокаторски вызвал у Шолохова и донес до товарища Сталина, начнут имитировать сами доносчики. Донося, но и делая вид, что их сочинение не имеет отношения к самому презренному из жанров, что это — излияния мятущегося интеллигента. Даже если метания — в строго обозначенных границах, а сами границы простираются от боязни опоздать с доносом (и, значит, стать виноватым в отсутствии бдительности) до боязни обеспокоить начальство по слишком мелкому поводу. И — корыстному.

Вот и крутись.

«Дорогой Михаил Андреевич!.. Простите, что беспокою… Но чувствую себя вынужденным…» — будет мельтешить доктор филологии Александр Львович Дымшиц, взывая к Михаилу Андреевичу Суслову. И конечно, не догадываясь, что «секретные» и «совершенно секретные» материалы архива ЦК КПСС могут когда-нибудь открыться чьему-то любопытствующему взору. Так что эта игра в интеллигента идет только для одного-единственного зрителя.

Шьется дело редакторам четвертого тома «Краткой литературной энциклопедии», вышедшего в 1967 году. Ибо означенные редакторы не только осмелились открыть том заметкой «Лакшин Владимир Яковлевич», так что имя неблагонадежного критика из неблагонадежного «Нового мира» красуется на корешке, но и…

Страшно сказать:

«Наиболее возмутительным, бессовестным является указание на автобиографию Б. Пастернака в рекомендательной литературе к статье „Маяковский“. Известно, что в этой автобиографии Б. Пастернак написал, что Маяковский в советские годы „выдохся“, перестал быть поэтом, что его творчество в нашей стране насаждалось искусственно. Это — прямая клевета на Маяковского, продиктованная завистью и озлоблением. По какому же праву в энциклопедическом издании автобиография Пастернака, помещенная в № 1 журнала „Новый мир“ за нынешний год, рекомендуется…» — и т. д.

Любопытно: какую цель преследует этот текст — ну, понятно, кроме естественного желания доказать М. А. Суслову рвение верноподданного?

Отведем как крайне наивное предположение, будто доктора Дымшица гложет обида за поруганную репутацию Маяковского. Подобные поводы вызывают к жизни полемические статьи, а не тайные доносы.

Тогда что ж: возникло желание уличить в нехороших намерениях автора заметки о Маяковском критика Станислава Лесневского? Смешно. Не тот калибр.

Значит, главного редактора всей энциклопедии Алексея Суркова? Это даже и не смешно. На такого гиганта Дымшиц бы не замахнулся.

Итак?..

Но неспроста, совсем неспроста, даром что как бы попутно, случайно, мельком, доносчик упомянул: до того как попасть в энциклопедический том, очерк Пастернака «Люди и положения» возник в «Новом мире».