Олег Аронсон - Статус документа: Окончательная бумажка или отчужденное свидетельство?

1.2.1.Да. В своей исследовательской практике я предпочитаю говорить не о документах/источниках, а о тексте. В зависимости от ситуации я рассматриваю текст в духе французской критики модернизма (первые «Анналы») как «артефакт культуры» или, в традициях следующего поколения критиков, как текстуру переплетенных мотивов, связывающих его интертекстуальными нитями с другими текстами разных жанров.

1.2.2.Отечественная специфика существует. На «хороших» отечественных исторических факультетах студентов по-прежнему учат по Ланглуа и Сеньобосу в «онемеченном» русском переводе. Перевод вышел очень оперативно — в 1898 году. В советское время (то есть как раз тогда, когда развивалась и менялась европейская традиция, в частности французская) российские профессионалы были заняты сохранением традиций старой школы (и дисциплинарным размежеванием с филологией — ср. трактовку текста у формалистов). Это долго описывать, тут можно предположить действие очень многих факторов. Отечественных филологов учат иначе, их знание актуальнее, хотя позитивистский учебник Владимира Перетца им тоже известен (а это почти тот же Ланглуа).

1.3.1.Лекции по источниковедению. Историки «в нашей деревне» (Ленинград — Санкт-Петербург) говорят не «что такое исторический документ?», а «что такое исторический источник?». «Документ» — это для нас диалект.

1.3.2.Возникали. Например, утомительные споры на тему « можно ли (прескриптивность — sic!) использовать художественную литературу как исторический источник»; то же — с художественным кино; кажется, похожий вопрос как-то звучал и применительно к словарным статьям. Коллеги по инерции различают «реальность» и «воображаемое» и соотносят первое с исторической критикой, а второе — с литературной. Проводят дисциплинарные границы, сортируя материал по жанрам.

1.3.3.Уверена, что свидетельствует о «работе» механизмов.

1.4.Во французской традиции XIX века документ «свидетельствует», а в немецкой традиции XVIII–XIX веков «источник» «передает» осколочные представления о прошлом, как руду вынося их наружу, к историку. Между немцами и французами еще в 1840–1850-е годы начался диалог и обмен идеями. Уже у Иоганна Густава Дройзена можно обнаружить и судебную риторику. Он пишет, что историк имеет дело с посредниками — восприятиями, представлениями, воспоминаниями; этих посредников нужно исследовать (erforschen), как исследуют доказательства в суде (evidenz), и т. д. Об имеет смысл говорить, чтобы увидеть отстраненным взглядом и проблематизировать привычную для историков риторику, над основаниями которой они часто по инерции не размышляют. Я веду на факультете истории ЕУ СПб семинар «Текст и контекст» и обычно начинаю его с этих вопросов.

Я не уверена, что для современной академической позитивистской науки «документ» и «источник» — синонимы. Историки все же предпочитают говорить «источник».

1.5.Нет, не имел. Но он и не противоречил моему профессиональному опыту работы с «источниками». Иногда использую свои бытовые наблюдения и современный опыт — когда работаю с жалобами, прошениями, заявлениями, протоколами, показаниями и другими бюрократическими текстами.

2.1.О да. В Санкт-Петербурге не все позитивисты. Но питерские позитивисты говорят не о «правде», а о «достоверности показаний исторических источников» (см. перевод Ланглуа и Сеньобоса 1898 года); «правда» для нас тоже диалект.

Ряд критических процедур, сформулированных Ланглуа и Сеньобосом, до сих пор составляет основу профессии во всем мире: атрибуция, датировка, локализация текста, установление генеалогии связанных между собой текстов (для позитивиста важны подготовительные материалы; генетическая критика и поворот к материальности их снова проблематизировали и наделили особым значением: внимание постмодернистов к интертекстуальности требует дополнительных усилий по выявлению корпуса связанных общими цитатами текстов), проблематизация контекста и «назначения источника».

2.2.1.Курс источниковедения в ЛГУ в 1993 году читала Нинель Приймак, он был построен на материалах XIX века и транслировал это знание нам: Ланглуа — Сеньобос, Эрнст Бернгейм, Эдвард Фриман, Александр Лаппо-Данилевский.

2.2.2.Рассказываю студентам-историкам в ЕУ СПб о трех поколениях интеллектуалов XX века: позитивистах, модернистах и постмодернистах. Веду практикумы, где рассматриваю «case’bi», примеры анализа.

2.3.1.Не уверена. После знакомства с новыми историографическими практиками меняется скорее репертуар.

2.3.2.Нет. Увеличение объема документов, доступных в электронном виде, не повлияло на принципы работы, но изменило скорость. Стало легче прослеживать интертекстуальные связи, сравнивать переводы.

2.3.3.Не могу оценить.

2.3.4.Считаю «проблему перепроизводства» заблуждением.

3.1.1–3.1.3.Архивисты и библиотекари часто утверждают, что даже минимальное физическое взаимодействие с источниками (доступ к ним и особенно копирование, в том числе цифровое фотокопирование) способно нанести документу невосполнимый ущерб. Между тем большая часть античных и средневековых текстов дошла до нас в поздних копиях, а текстов эпохи книгопечатания — в копиях «прижизненных» (личный архив — изобретение эпохи романтизма). Современные архивисты недооценивают значение копирования для сохранения вверенного им по долгу службы «наследия».

Документоведы, напротив, делают акцент на выборочном хранении, уничтожении бумаг и т. д. Впрочем, мои знания о «документоведах» отрывочны и туманны.

3.2.1.Это неизбежно. Позитивистские «полнота» и «достоверность» не встречаются на практике. Уже Марк Блок говорил об искусстве «допросить, заставить говорить текст, который по определению лжет и недоговаривает».

3.2.2.Описи крупнейших архивов перевели в электронную форму — это упростило работу, увеличило скорость поиска. Чем больше материалов будет оцифровано, тем проще и быстрее будет работать профессионалам.

3.2.3.Нет, есть только опыт работы в библиотеках.

3.3.1.Это важно при генетической критике (генеалогия связанных текстов). Публикация — это копия, тут важно наличие еще одной или, точнее, ряда инстанций (редактор, наборщик и т. д.), действия которых могли трансформировать текст. Удивительно, но многие историки-позитивисты верят даже в «аутентичность переводов» и недооценивают влияние переводчиков.

3.3.2.Тираж создает «иллюзию достоверности» (хотя еще Ланглуа и Сеньобос учили, что вывод о «подлинности и достоверности» не зависит от числа копий).