Наум Вайман - Преображения Мандельштама [litres]

Мне трудно себе представить, что те, кто придерживается версии «беляков», не видят всех этих неувязок. Остается предположить одно: идеологические «оковы», а проще – предубеждение. Уважаемые мандельштамоведы просто не в состоянии принять единственно правильное прочтение, согласное не только с текстом, но и с контекстом: стихотворение Мандельштама это «послание к евреям», причем нелюбезное.

Вернусь вкратце к изложению этой трактовки в моей книге «Черное солнце Мандельштама». Л. Видгоф добросовестно цитирует из нее характеристику общего подхода Мандельштама (того периода) к «еврейскому вопросу»:

Если Мандельштам что и принял в христианстве безоговорочно <���…> то именно христианскую историософию, касающуюся судьбы еврейского народа: после рождения Христа народ сей свою историческую миссию исчерпал и фактически умер для истории. А те евреи, которые христианства не приняли, но упрямо продолжают жить, стали символом духовной слепоты и немощи, исторической дряхлости и бесплодности, символом усыхания.

Видгоф не только цитирует, но и вроде бы соглашается с таким контекстом:

Несомненно, в стихах и прозе Мандельштама интересующего нас периода встречаются антииудейские высказывания, и Н.И. Вайман совершенно справедливо обращает внимание на данный факт: это и стихотворение «Эта ночь непоправима…», написанное в 1916 г. (заметим, что эти стихи очевидно связаны – что давно установлено – с хомяковским стихотворением «Широка, необозрима…», где христианство противопоставлено иудейству); и стихи 1917 г. «Среди священников левитом молодым…» <���…>; это и зачеркнутый антииудейский фрагмент из статьи «Скрябин и христианство»: «Бесплодная, безблагодатная часть Европы восстала на плодную, благодатную – Рим восстал на Элладу… Если победит Рим – победит даже не он, а иудейство – иудейство всегда стоит за его спиной и только ждет своего часа – и восторжествует страшный противуестественный ход истории – обратное течение времени…». И евангельские детали в стихотворении «Где ночь бросает якоря…» дают, казалось бы, основание для антииудейского прочтения произведения.

Приведя эти цитаты, какой же вывод делает исследователь?

Согласиться же с мнением Н.И. Ваймана об антиеврейской направленности стихотворения Мандельштама мы не можем(подчеркнуто мною – Н.В. ).

И далее следует объяснение, почему не можем:

Но почему евреи названы сухими листьями именно «октября»? Указание на октябрь не может служить «опознавательным знаком» иудейства. Мы не можем согласиться с мнением Ваймана, что это «простая метафора», обозначающая не более чем «степень усыхания».

Но я и не утверждал, что указание на октябрь служит опознавательным знаком иудейства. Да, это всего лишь метафора усыхания, но усыхания‐омертвления именно еврейства, поскольку в дальнейшем именно о нем речь (не о беляках и не о большевиках)! Сухость у Мандельштама – ходячая метафора безжизненности: река в царстве мертвых у него «сухая» ( В сухой реке пустой челнок плывет ), сухая шуршит соломинка, соломинка убита , суха и его собственная жизнь ( Уничтожает пламень/Сухую жизнь мою ), ведь он тоже еврей и остался бесплоден вопреки главной иудейской заповеди. Так почему же с этой метафорой нельзя согласиться? Видимо, потому что если “октябрь” не служит “указанием” на революционные события, то все трактовки перечисленных и маститых интерпретаторов про большевиков или беляков повисают в воздухе.

На самом деле содержание этого стихотворения не имеет отношения к революции. Это послание к евреям, причем злобно‐обвинительное! Начнем с первой строфы. Если считать, что сухие листья октября это не «желтые» (евреи), а «красные» или «белые», и они «бегут» (белые – на Запад, красные – неясно куда), то что, позвольте спросить, они забыли в глухих созвездьях Зодиака , где ночь бросает якоря ? Л. Видгоф честно признается: Мы не знаем, что значит «В глухих созвездьях Зодиака» . Но все‐таки какое‐то объяснение нужно дать, иначе вся версия провалится, и исследователь находит такой выход:

думается, место пребывания ночи, то пространство, где она «бросает якоря» – это Запад, страны, где «западает» солнце, страны заката.

Да, но «закат» Запада это все‐таки не беспросветная ночь. И Л. Видгоф, с присущей ему прямотой, совершенно правильно толкует эту метафору: Когда корабль бросает якорь, он останавливается. Бросить якорь —<���…> укорениться где‐либо. Но Мандельштам, не мог считать Запад местом закоренелой тьмы («где ночь бросает якоря»), а как же его Рим – «дивный град», что «утвердился купола победой», любимая им Германия и пресловутая «тоска по мировой культуре»? Он был не только воспитанником западной культуры, но и всю жизнь вдохновлялся ее идеями, как и вся русская культура, особенно Серебряный век. Нет и нет. «Укоренившаяся» и «закоренелая» ночь для Мандельштама – это ночь иудейска. Поэт говорит об этом неоднократно:

«Черное солнце», солнце ночи, – это не метафора временного или периодического «заката», Оно взошло над Ерусалимом две тысячи лет назад, когда иудеи не приняли и не признали животворного солнца христианства. С тех пор они живут в вечной тьме, и поэт говорит о себе: Я проснулся в колыбели – //Черным солнцем осиян. В другом стихотворении поэт, полагая себя молодым левитом новой возрожденной церкви, вместе с другими освещает Ерусалима ночь и чад небытия 518.

И, конечно, эта ночь не имеет географических координат – она не на Западе и не на Востоке, ее координаты культурно‐исторические, она бросает якоря в глухих созвездьях Зодиака. Так почему «Зодиака»? Да потому что двенадцать колен Израиля связаны со знаками Зодиака с глубокой древности.

В книге В. В. Емельянова «Ниппурский календарь и ранняя история Зодиака» анализируются тексты, относящиеся к шумерскому календарю города Ниппура (в одном из шумерских гимнов он назван «С Небом обнявшимся»). Календарь был принят семитскими народами, волнами набегавшими на Междуречье и создававшими там свои государства, а затем распространился по всей территории Ближнего Востока. «Если в III тыс. он был одним из местных календарей Шумера, то уже в начале II тыс. был принят в качестве единого календаря всей Вавилонии. Впоследствии на основе Ниппурского календаря был создан семитоязычный вавилоно‐ассирийский календарь, послуживший образцом еврейского и сирийского календарей» 519.

Календарное разделение года на сезоны и месяцы связано с системой ритуалов и праздников, и эти месяцы и сезоны получают ритуальную символику. «В сознании шумеров НебоАн чаще всего ассоциировалось с Быком, оплодотворяющим Землю дождями; жаркие летние месяцы имели своим покровителем Льва; символика зимних месяцев связана с Водой и Рыбами (солнце садится на воду). Можно предположить, что в ранней иконографии Двуречья Лев, побеждающий Быка, означает смену сезонов года» 520. Создание календаря неотделимо от астрономических наблюдений, так что сезоны и месяцы стали связываться с определенной группой звезд и названия месяцев стали именами созвездий. Раши (1040–1105), авторитетнейший из комментаторов Книги Книг, называет созвездия «слугами» месяцев. Созданная семантическая система «после гибели шумерской цивилизации оказалась необходима другим народам Ближнего Востока для унификации представлений о времени. <���…> Ближневосточная и европейская астрология сделала зодиакальные образы значимыми, расширив поле интерпретации знаков, но вся совокупность их значений по‐прежнему может быть сведена к тем простейшим функциям и обрядам, которые существовали еще в Шумере III тыс» 521. А Авраам, как известно, вышел из Шумера…