Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Это письмо показывает, почему Чехов не считал для себя возможным публично осудить Суворина. Однако появление в те же дни в журнале «Жизнь» «Открытого письма к А. С. Суворину» М. Горького, в составе которого в очередной раз было опубликовано злосчастное письмо Ашкинази со ссылкой на Чехова <���см. выше в Гл. V>, на сей раз его протеста не вызвало, даже несмотря на совершенно безжалостную концовку горьковского послания:

«Не чувствуете ли Вы, старый журналист, что пришла для Вас пора возмездия за все, что Вы и Ваши бойкие молодцы напечатали на страницах „Нового времени“?»

Видимо, чтобы как-то смягчить Горького, Чехов писал ему: «Из Петербурга получаю тяжелые, вроде как бы покаянные письма…» (М. Горькому, 25 апреля 1899 г.).

Горький отвечал ему на это: «Мне думается, я понимаю то, что Вы переживаете, читая письма из Петербурга. Мне, знаете, все больше жаль старика — он, кажется, совершенно растерялся. А ведь у него есть возможность загладить — нет, — даже искупить все свои вольные и невольные ошибки. Это можно бы сделать с его талантом и умением писать — стоит только быть искренним, широко искренним, по-русски, во всю силу души! ‹…› Оставьте его самому себе — Вам беречь себя надо. Это все-таки — гнилое дерево, чем можете Вы помочь ему? Только добрым словом можно помочь таким людям, как он, но если ради доброго слова приходится насиловать себя — лучше молчать» (М. Горький — А. Чехову, май 1899 г.).

Наиболее полно описал Суд чести и его результаты в своем дневнике В. Короленко: «Суд чести Союза писателей постановил приговор по делу Суворина. Осудив „приемы“ его, признав, что он действовал без достаточного сознания нравственной ответственности, которая лежала на нем ввиду обстоятельств вопроса, что он взвалил всю вину на студентов, тогда как сам должен признать, что в деле есть и другие виновники, — Суд чести, однако, не счел возможным квалифицировать его поступок, как явно бесчестный, который мог бы быть поставлен наряду с такими поступками как шантаж и плагиат, — упоминаемые в ст. 30 Устава Союза. Определения писал я. Приговор единогласный ‹…›. Суворин… очень волновался и накануне прислал письмо ‹…›, в котором просил ускорить сообщение приговора, так как ему чрезвычайно тяжело ожидание. Приговор был готов и послан ему в тот же день. Многие ждали, что Суд чести осудит Суворина. „Если не за это одно, то за все вообще“. Мы строго держались в пределах только данного обвинения, и по совести я считаю приговор справедливым. В данном случае у Суворина не было бесчестных побуждений: он полагал, что исполняет задачу ментора. Но у него давно уже нравственная и циническая глухота и слепота, давно его перо грязно, слог распущен, мысль изъедена неискренней эквилибристикой… Амфитеатров, объявляя о новом курсе своем, написал: „Много значит, в каком органе пишешь“. Он хотел этим извинить свою недавнюю „манеру“, явно осужденную общественным мнением по адресу Суворина… Чехов рассказывал мне, что Суворин иногда рвал на себе волосы, читая собственную газету. Все эти приемы в „Маленьких письмах“ мы отметили и осудили».

Это решение суда не изменило ни позиции «Нового времени», ни характера и «приемов» самого Суворина.

«С Питером я не переписываюсь, к Марксу не обращаюсь, с Сувориным давно уже прекратил переписку (дело Дрейфуса)», — пишет Чехов сестре 3 декабря 1899 г.

Чехов ‹…› <,однако же,> не «прекратил» переписку с Сувориным, а лишь достаточно резко сократил ее. Впрочем, может быть, он и прав: с 1899 г. в письмах к Суворину больше не было его души, а письма, написанные без участия души, вроде бы не существуют, хотя формально они есть.

Дело Дрейфуса также закончилось в 1899 г., и остальные его перипетии Чехова не волновали: на этот раз он был безусловно уверен в конечной победе Добра и Справедливости. ‹…› …он лишь однажды вспомнит о «деле» Дрейфуса, когда к нему придет весть о странной смерти Золя:

«Сегодня мне грустно, умер Зола. Это так неожиданно и как будто некстати. Как писателя я мало любил его, но зато как человека в последние годы, когда шумело дело Дрейфуса, я оценил его высоко» (О. Книппер, 18 сентября 1902 г.) [ЯКОВЛЕВ Л.].

Напомним читателю, чем закончилось «дело Дрейфуса»: в 1899 г. приговор был сокращен до 10 лет, в 1900 г. президент Франции помиловал Дрейфуса и он вышел на свободу, а в 1906 г. был полностью оправдан по суду, восстановлен на службе и повышен в звании до майора. В 1-ю мировую войну Дрейфус дослужился до подполковника и в 1918 г. был награждён орденом Почетного легиона. Он умер 12 июля 1935 г. в Париже и был похоронен с национальными почестями [РОУАН. С. 123–133].

Дело «Дрейфуса» и последовавший за ним социальный конфликт (1896–1906) разделил всю Францию на дрейфусаров и антидрейфусаров, между которыми шла ожесточённая борьба. В противостоящих лагерях находились такие всеевропейские знаменитости, как писатели Эдмон Гонкур, Эдмон Ростан, Анатоль Франс, Марсель Пруст, художники Клод Моне, Камилло Писсаро, Поль Синьяк, актриса Сара Бернар — дрейфусары, и их коллеги писатели Жюль Верн, Моррис Баррес, Леон Доде, художники Эдгар Дега, Поль Сезанн, Анри Матисс — антидрейфусары. Различие во взглядах на дело Дрейфуса разводит вчерашних друзей и единомышленников, вносит раздор в семьи. Для одних Дрейфус — изменник, враг Франции, а его сторонники — евреи, иностранцы и люди, продавшиеся евреям, чтобы очернить честь французской армии; утверждать, что французский офицер (Фердинанд Эстергази) занимался таким грязным делом, как шпионаж, значит клеветать на французское офицерство. Для других Дрейфус — отчасти случайная жертва, на которую пало подозрение только потому, что он еврей и человек нелюбимый, отчасти — жертва злобы людей, действовавших сознательно, чтобы выгородить Эстергази и других. В результате политической встряски, инициированной этим делом, симпатии французского общества в целом резко сдвинулись влево, сделав очень влиятельных ранее националистов и клерикалов политическими меньшинствами. Немаловажным фактором в выборе позиции участников этого общественного конфликта являлась национальность Дрейфуса, — несмотря на то, что Франция стала первой европейской страной, официально признавшей равноправие евреев, в ней были очень сильны антисемитские настроения. По воспоминаниям идеолога сионизма Теодора Герцля, присутствуя на гражданской казни Дрейфуса в качестве корреспондента австрийской газеты и услышав, как толпа скандирует: «Смерть евреям!», именно тогда он всерьёз задумался об идее создания независимого еврейского государства в Палестине.

В мемуарной литературе сохранилось воспоминание об интересном, с точки зрения поляризации русского общества, историческом эпизоде, связанным с «делом Дрейфуса». Когда: