Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Что же касается русской общественности, то происхождение Левитана — «художника русской души», который «понял, как никто, нежную, прозрачную прелесть русской природы, ее грустное очарование», так или иначе, принималось ею во внимание. В ее либерально-демократических кругах преобладало мнение, высказанное историком искусства Александром Ростиславовым, в его очерке о художнике (1911) [291]:

Как бы в насмешку над национализмом именно еврейскому юноше открылась тайна самой сокровенной русской красоты.

В среде правых-охранителей, однако, имели место иные мнения на сей счет. Василий Розанов, например, публично призывал в отместку за убийство иудеем первого русского человека (Богров Столыпина [292]в Киеве) ответить распоряжением на другой же день выкинуть из русских музеев, из Музея Александра III, Эрмитажа, Академии Художеств все эти «chefs-dòuevre» разных Левитанов, Гинсбургов, Аронсонов, все эти павлиньи перья из иудейского хвоста. Да, — еще Рубинштейнов из Мариинской оперы и какого-то скульптора с «Ермаком», «Грозным» и уже, конечно, «Умирающего Спинозы». Как его? Забыл, к счастью имя (захлестнуло) [293][РОЗАНОВ (III). С. 55].

Примечательно, что в многочисленных письмах к хорошим знакомым из числа художников, среди которых было немало глубоко верующих-православных — Михаил Нестеров и Василий Поленов [294], например, национально-религиозный вопрос, казалось бы для него всегда жгучий, Левитаном никогда не затрагивается [И.И.-ЛЕВИТ]. И лишь в отношениях с Чеховым — столь задушевных и интимно близких, Левитан не забывает о своей принадлежности к еврейскому народу. Судя по нескольким письмам, приводимым ниже, он при случае специально подчеркивал свое родовое начало. Можно полагать, что это являлось ответной реакцией на то, что, со своей стороны, Чехов часто, в той или иной форме, акцентировал в их общем дружеском кругу еврейство Левитана. Например, А. С. Лазарев-Грузинский пишет в своих воспоминаниях:

Мне Чехов говорил о Левитане: «Это еврей, который стоит пятерых русских» [ЧВС. С. 109].

Такого рода сопоставление, конечно, является вырванной из разговорного контекста гиперболой, призванной подчеркнуть превосходство искусства Левитана над творениями всех других русских пейзажистов, что, отметим, в то время уже было неоспоримой истиной [295]. Однако Чехов делает упор не на духовно-эстетических аспектах гениальной живописи своего друга, а на его еврействе, т. е. чужеродности (sic!). Его это поражает в искусстве Левитана больше всего.

Для сравнения приведем цитату из статьи А. Бенуа, который в 1903 г. писал:

Мало ли у нас было правдивых художников за последние 20 лет, мало ли непосредственных этюдов? Однако расстояние между Левитаном и другими огромное — целая незаполнимая пропасть. Левитан — истина, то, что именно нужно, то, что именно любишь, то, что дороже всего на свете. Все другие только подделывались под истину или оставались в пределах дилетантизма, любительства. И другие так же любили русскую природу, как Левитан ее любил. ‹…› Однако где те художники, которые без литературных комментариев (бывают такие «литературные комментарии» и в пейзаже), сразу, одним общим видом своих картин заставляли бы перечувствовать подобные, охватившие их среди природы, настроения? Во всей истории искусства их было очень немного, и Левитан стоит в ряду этих немногих одним из самых первых — настоящий поэт Божьей милостью [БЕНУА].

Очень скоро стало общепризнанным, вошло во все учебники и энциклопедии, что «Левитан — певец русской природы, глубоко национальный русский художник». Одним из первых художественных критиков, кто сформулировал подобного рода характеристику Левитана, был его современник и биограф Сергей Глаголь (С. С. Голоушев). В своей совместной с В. Грабарем монографии о художнике, вышедшей 13 лет спустя после его смерти, он, говоря о вкладе художника в русскую пейзажную живопись, писал:

Прежде всего, это была глубокая поэзия его картин, без малейшего оттенка той слащавости, к которой так быстро свелись поэтичные мотивы у передвижников … Левитан точно сдергивал со всей русской природы пелену, скрывавшую от нас ее красоту и, отраженная в магическом зеркале его творчества, эта природа вставала перед нами, как что-то новое и, вместе с тем, очень близкое нам, дорогое и родное … Эту поэзию, эту красоту простого деревенского пейзажа Левитан чувствовал удивительно и, несмотря на еврейское происхождение Левитана, его по праву можно назвать одним из самых настоящих русских художников, настоящим поэтом русского пейзажа [ГЛАГГРАБ] [296].

И только сугубые националисты-охранители придерживались иного мнения. Василий Розанов, например, писал:

«У Левитана все красиво…

….Но где же русское безобразие?

И я понял, что он не русский и живопись его не русская». ‹…›

Да. И Левитан, и Гершензон [297]оба суть евреи, и только евреи. Индивидуально — евреи, сильные евреи. И трактовали русских и русское, как восхищенные иностранцы ‹…› [РОЗАНОВ (III). С. 75].

Вот и Антон Чехов, даже считая Левитана гением, и лучшим из лучших среди русских пейзажистов, видел в его духовной ауре прежде всего «сильного еврея». Чужеродность Левитана, несомненно, «цепляла» Чехова, что особенно бросается в глаза в чеховских письмах первых лет их общения.

Чехов и Левитан познакомились в 1879 г. через посредство Николая Павловича Чехова сотоварища Исаака Левитана и его брата Адольфа по МУЖВЗ. Левитаны встречались с Антоном Чеховым дешевых меблированных комнатах то на Сретенке, то на Тверской, куда Чехов приходил к брату готовиться к экзаменам в университет и где собиралась шумная, увлеченная искусством молодежь.

Зимой 1884–1885 гг. Антон Чехов бывал в театральных мастерских Частной оперы, где вместе с его братом писали декорации <���Исаак> Левитан и будущий театральный художник МХТ Виктор Симов. Чехов, как вспоминает Симов: разглядывал декорации, охотно принимал участие в обмене мнений, высказывая меткие и ‹…› <���Он развлекал художников> собственными рассказами, по большей части импровизациями, полными заразительного юмора, насыщенными огромной наблюдательностью и выраженными в форме необыкновенно образной. ‹…› Все мы надрывались от смеха, хохотали до колик, а Левитан (наиболее экспансивный) катался на животе и дрыгал ногами.

В. А. Симов. Из воспоминаний о Чехове [ЧВС].

Уже с начала 1880-х, как вспоминал В. А. Гиляровский, и до конца жизни «Левитан всегда был около Чеховых». Все были бедны и молоды, Левитану и Чехову едва исполнилось 19 лет (они родились в разные месяцы одного и того же 1860 года).

Настоящее их сближение и дружба начались в 1885-м, когда Исаак Ильич вновь, как и в предыдущее лето, обосновался для работы на этюдах под Звенигородом близ Саввинского монастыря, где по соседству, в имении Киселевых Бабкино, жила дружная семья Чеховых. Узнав, что в полутора верстах, за рекой живет Левитан, его тут же «переселили» к себе, и он включился в полную дурачества и веселья бабкинскую жизнь. «Люди в Бабкино собрались точно на подбор», — вспоминал М. П. Чехов. Владелец имения А. С. Киселев, племянник парижского посла и государя Молдавии графа П. Д. Киселева, был женат на дочери директора Императорских театров В. П. Бегичева. Их гостями были приезжавшие из Москвы актеры, музыканты, писатели. В Бабкине выписывали все толстые журналы, оживленно спорили о литературе и живописи, музицировали: вечерами здесь звучала музыка Бетховена, Листа и «только еще входившего в славу» П. И. Чайковского, «сильно занимавшего бабкинские умы». Гости и хозяева с наслаждением читали стихи. В это занятие с воодушевлением включался и <���Исаак> Левитан, хорошо знавший поэзию. Его любимыми авторами были Е. А. Баратынский, Ф. И. Тютчев, И. С. Никитин, А. К. Толстой. У Киселевых рассказывались «удивительные» истории; некоторые из них впоследствии послужили сюжетами рассказов Антоши Чехонте. Бабкино сыграло исключительную роль в становлении и развитии таланта как писателя, так и живописца [ЧУРАК].