Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

В конце концов защитники Дрейфуса… добились полной реабилитации безвинно оклеветанного капитана ‹…› к новому военному министру — генералу Андрэ, ставленнику дрейфусаров, явился в полной парадной форме русский военный агент Муравьев и заявил, что начавшиеся уже в армии репрессии против антидрейфусаров могут повлиять на дружественные отношения к Франции русской царской армии.

Коротка была беседа Муравьёва с генералом Андрэ, но ещё короче была и развязка: по требованию собственного посла князя Урусова Муравьёв был принуждён в тот же вечер навсегда покинуть свой пост и сломать свою служебную карьеру [ИГНАТЬЕВ А.А. С. 359].

Письма А. С. Суворина в эпоху «дела Дрейфуса» показывают, что «старик», когда дело касалось принципиальных для него политических вопросов, твердо держался выбранного им курса. В данном случае речь идет о теоретически обоснованной антисемитской линии, которую неукоснительно он проводил в своей газете. Сам Чехов, судя по его письму И. Я. Павловскому от 5 мая 1899 г. (Москва) прекрасно понимал:

Бойкотирование «Нового времен» продолжается; в редакции уныние. Но все это ни к чему, все бесполезно, так как «Новое время» продолжает гнуть свою линию и будет гнуть. Я недавно послал Суворину длинное письмо, в котором вполне искренно, без обиняков написал, в чем общество главным образом обвиняет нововременцев, писал про субсидию, которую якобы «НВ» получает от правительства и от генер. штаба французской армии, писал про каннибальцев и проч. Послал это письмо и теперь жалею, так как оно бесполезно, оно как бульканье камешка, падающего в воду [ЧПСП. Т.8. С. 167].

Никакие факты [285]и доводы кого бы то ни было, включая нежно любимого и глубоко уважаемого им Антона Чехова, нисколько не влияли на идеологическую линию, проводимую Сувориным в его газете, как ни влияли они на политику в «еврейском вопросе» его хозяев — верховных властителей Российской империи. Что касается смягчающих слов оправдания А. С. Суворина как человека, то они никакого отношения к сказанному не имеют. Да, в личной жизни «старик» мог вести себя вполне достойно: выказывать отзывчивость и широкодушие, любить старушку-еврейку, живущую испокон веков в его семействе, симпатизировать отдельным русско-еврейским интеллектуалам — Александру Кугелю, Осипу Дымову или Леопольду Берштаму, например, и в частной беседе соглашаться с проеврейскими аргументами своих оппонентов. Как и Чехов он был двулик и, судя по его дневникам — см. [ДНЕВ-СУВ] и [ДНЕВ-СУВ-2], и воспоминаниям современников, в личных отношениях с людьми выказывал себя совсем иным человеком в сравнение со своим публичным имиджем, который однозначно являл собой образ консерватора-охранителя, проповедника идей государственного антисемитизма. Конечно, для всей полноты картины личности этого умного, разностороннего и в психофизическом отношении исключительно сложного человека очень не хватает его собственных писем к А. П. Чехову, которые также могли бы пролить свет на непроясненные вопросы, касающиеся их многолетней дружбы. Известно, что переписка А. П. Чехова с А. С. Сувориным была одной из самых длительных и интересных. Сразу же после смерти Чехова Суворин добился возвращения своих писем (и, вероятно, уничтожил их). Возможно, что эта поспешность была вызвана тем, что Суворин прочел в появившемся в печати письме Чехова к А. Н. Плещееву следующие строки: «Ваши и Суворинские письма я берегу и завещаю их внукам. Пусть… читают и ведают дела давно минувшие» («Петербургский дневник театрала», 1904, 11 июля). В рукописном отделе ИРЛИ хранится экземпляр книги А. А. Измайлова «Чехов» (М., 1916), полученный М. П. Чеховой от автора для замечаний. На полях этой книги есть ее помета: «Письма Суворина были взяты из Архива А<���нтона> П<���авловича> сейчас же после его смерти посланным А. С. Суворина. Мотивировка: боязнь скомпрометировать старика политически, так как в письмах он был слишком либерален». Доктор И. Н. Альтшуллер сообщил в воспоминаниях: «…в своей интимной переписке с Чеховым Суворин бывал часто не Сувориным „Нового времен“. И о студенческих беспорядках, и даже о процессе Дрейфуса, и о многих других тогдашних явлениях русской жизни он в своих письмах писал так, что когда Чехов передавал их содержание или изредка читал некоторые отрывки из писем этих, то не верилось, что автором был Суворин. Вообще обнародование этих писем представило бы громадный общественный интерес. К сожалению, этого никогда не случится. Вскоре после смерти Чехова я раз срочно был вызван Марией Павловной, и она рассказала мне, что утром прямо с парохода явился к ней Суворин, специально для этого приехавший из Феодосии, и долго убеждал ее вернуть ему его переписку с Антоном Павловичем. Она этим уговорам поддалась, о чем потом очень жалела, а Суворин письма, конечно, уничтожил. Между прочим, Суворин аккуратно снабжал Чехова нелегальным „Освобождением“». (Об этом зашифрованно сообщалось в письмах.) ‹…› Письма А. С. Суворина, помимо их общественного интереса, вероятно, пролили бы свет на некоторые факты творческой биографии Чехова, на непонятные многим отношения его с Сувориным. Эти письма и беседы с ним, очевидно, и были причиной того, что Чехов так долго отделял Суворина от его газеты «Новое время». И. Л. Щеглов вспоминал беседу с Чеховым и Сувориным на затронутую Чеховым тему «о рутине и тенденциозности, заедающих современную русскую литературу и искусство»: «Со стороны нашу компанию смело можно было принять за московских студентов, слушающих профессора-шестидесятника <���т. е. Суворина>, и меньше всего подумать… об издателе „Нового времени“» («Ежемесячные литературные приложения к „Ниве“», 1905, № 5). В. Г. Короленко записал в своем дневнике: «Чехов рассказывал мне, что Суворин иногда рвал на себе волосы, читая собственную газету» ( Владимир Короленко. Дневник. Т. IV. <���Полтава>. Гос. изд-во Украины, 1928, стр. 172) [ЧПСП. Т. 1. С. 292].

В бумагах А. С. Суворина сохранилось его письмо к В. М. Дорошевичу, написанное, вероятно, в 1904 г и очень искренне по тону. В этом письме Суворин дает скрупулезную характеристику своим личным отношениям с Чеховым.

«Очень Вам благодарен, что Вы сказали, что Чехов любил меня и что я любил Чехова. Я любил его как человека больше, чем как писателя. Он был мне родным по душе, по происхождению ‹…›. Чехов мне говорил, что я очень хорошо пишу либерально, но совсем плохо, когда пишу консервативно. Но я имею основание думать, что больше написал либерального, чем консервативного, да и когда писал консервативно, так для того, чтоб очистить место для либерального. На мое несчастье, я не дурак и не имел ни малейшего желания, чтоб меня слопали дураки и спасители отечества. Чехов со мной был чрезвычайно искренен, но он мне никогда не говорил, что без „Нового времени“ я был бы больше и что это моя ошибка издавать „Новое врем“. Ничуть не ошибка ‹…›. Я погиб бы без своей газеты, — и Некрасов, который тоже меня любил и подбивал на газету настойчиво, хорошо это понимал. Вы говорите, что Чехов мне обязан с деловой стороны. Это вздор. Я ему обязан, и он мне обязан, мы обязаны друг другу, потому что мы были родные по душе. Я давал ему свои знания литературные, особенно по иностранной литературе, свой опыт, иногда советы, а он „молодил“ мою душу, как я выражался. Этого никогда и ничем я не мог бы купить ‹…›. Чехов не осуждал политическую программу „Нового времени“, но сердито спорил со мной об евреях и о Дрейфусе и еще об одном человеке, очень близком к „Новому времени“. Во всяком случае, если „Новое время“ помогло Чехову стать на ноги, то значит хорошо, что „Новое время“ существовало ‹…› Я превосходно знаю его слабые стороны, но исправить этого не мог. Оно носит печать моей личности, а выше себя не прыгнешь. А если Чехов меня любил, то любил за что-нибудь серьезное, гораздо более серьезное, чем деньги»: [ЧПСП. Т. 2. С. 116].