Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Из письма А. П. Чехова Н. А. Лейкину, 9 мая 1885 года:

Чувствую себя на эмпиреях и занимаюсь благоглупостями: ем, пью, сплю, ужу рыбу, был раз на охоте… Сегодня утром на жерлицу поймал налима, а третьего дня мой соохотник убил зайчиху. Со мной живет художник Левитан (не тот [298], а другой — пейзажист), ярый стрелок. Он-то и убил зайца. С беднягой творится что-то недоброе. Психоз какой-то начинается. Хотел на Святой с ним во Владим<���ирскую> губ<���ернию> съездить, проветрить его (он же и подбил меня), а прихожу к нему в назначенный для отъезда день, мне говорят, что он на Кавказ уехал… В конце апреля вернулся откуда-то, но не из Кавказа… Хотел вешаться… Взял я его с собой на дачу и теперь прогуливаю… Словно бы легче стало… [ЧПСП. Т. 1. С. 151–152].

В летние месяцы бабкинской жизни Антон Павлович сочинил десятки рассказов, Левитан создал множество натурных этюдов, которые легли в основу завершенных пейзажей. Молодой художник и начинающий писатель переживали пору «творческого половодья». Их развитие происходило почти параллельно. Чехов начал печататься в 1880-м; первые работы Левитана относятся к концу 1870-х. Картина «Осенний день. Сокольники» (1879), приобретенная П. М. Третьяковым в 1880 го ду, принесла юному пейзажисту первый успех и первое признание [299].

Ранние короткие рассказы Чехова с вглядыванием в типажи, характеры, повадки людей близки ранним работам Левитана: художник так же пристально изучает природу, всматривается в тончайшие тональные соотношения, в сложные взаимодействия цвета, освещения, воздушной среды. Он занят тем, чтобы выразить свойственный ему лиризм в создаваемом пейзаже, научиться передавать свои впечатления от природы в живом движении. У Левитана начала 1880-х много камерных, «коротких», как чеховские рассказы, картин и этюдов, одушевленных сердечным прикосновением к потаенной жизни природы: «Весной в лесу» (1882), «Первая зелень. Май» (1883), «Мостик. Саввинская слобода» (1884), «Речка Истра» (1885), «У церковной стены» (1885; все — ГТГ) и, наконец, начатая также в Бабкине «Березовая роща» (1885, ГТГ), которую художник завершил на Волге в 1889 году.

Как Чехов был требователен к каждому слову, стремясь к точности, краткости и выразительности, так и Левитан выверял и «уточнял» в этюдах свои первые впечатления. Этим свойством творческой индивидуальности объясняются неоднократные возвращения живописца к полюбившемуся мотиву и его повторения, звучащие всякий раз по-новому. Он повторяет «Первую зелень. Май», несколько раз пишет речку Истру с ее небыстрым течением и мягко всхолмленным подмосковным пейзажем. Первый вариант картины художник дарит Чехову, который никогда не расставался с ней. Эта работа и теперь висит в кабинете ялтинского дома писателя.

Когда Левитан заболел и вынужден был уехать в Москву, в письме Чехову он передавал «душевный поклон всем бабкинским жителям» и просил сказать, что не может дождаться минуты «увидеть опять это поэтичное Бабкино». Однако живописец не раз переживал здесь приступы меланхолии, впадал в тяжелую депрессию, которой был подвержен с ранней юности. Антон Павлович «прогуливал» друга и благотворно влиял на него спокойствием и гармонией своего характера. Чехову не раз приходилось «спасать» Левитана «от самого себя». По просьбе художника или его близких он приезжал к нему то во Владимирскую, то в Тверскую губернию и в самые критические минуты помогал обрести душевное спокойствие. Они вместе уходили на охоту, иногда по нескольку дней пропадая в лесу. Природа, которую любили и понимали оба, снимала у Левитана приступы давящей тоски, давала возможность полного единения с нею, находившего затем воплощение в пейзажах и выражение в чеховской прозе, достоинства которой живописец высоко ценил. Он видел в писателе близкого себе мастера словесного пейзажа. «Дорогой Антоша!.. я внимательно прочел еще раз твои „Пестрые рассказы“ и „В сумерках“, и ты поразил меня как пейзажист. Я не говорю о массе очень интересных мыслей, но пейзажи в них — это верх совершенства, например, в рассказе „Счастье“ картины степи, курганов, овец поразительны», — писал он Чехову в июне 1891 года.

‹…›

Состояния и настроения Левитана, которыми он делился в письмах с Чеховым, служили, конечно, предметом их разговоров, схождений и несогласий и при частых встречах, начиная с первого бабкинского лета.

‹…›

Письма художника к Чехову часто наполнены юмором, написаны в весело-ироническом тоне: «Получили ли вальдшнепа? 1) Здоровы ли все? 2) Как рыба? 3) Каково миросозерцание? 4) Сколько строчек?» — спрашивает Левитан своего друга. «Как поживаешь, мой хороший? — обращается Исаак Ильич к Чехову. — Смертельно хочется тебя видеть. Может быть, соберешься к нам на несколько дней? Было бы крайне радостно видеть твою крокодилью физиономию», а одно из писем заканчивает словами: «Будь здоров и помни, что есть Левитан, который очень любит вас, подлых!»

‹…›

Навещая больного Чехова в Ялте в январе 1900 года, сам уже смертельно больной, Левитан поместил в каминную нишу в кабинете написанный здесь же во время разговора с другом небольшой пейзаж «Стога сена в лунную ночь». Пейзаж стал ответом художника на слова Чехова о том, как он тоскует по северной русской природе, как душевно тяжело ему живется среди вечнозеленых глянцевых растений, словно сделанных из жести, «и никакой от них радости». Он называл свою жизнь в Ялте «бессрочной ссылкой» и писал друзьям: «Без России нехорошо во всех смыслах». Левитан также безмерно любил среднерусскую природу и тосковал вдали от нее. Из первой ялтинской поездки он писал: «природа здесь только в начале поражает, а после становится ужасно скучно и очень хочется на север ‹…› я север люблю теперь больше, чем когда-либо, я только теперь понял его» [ЧУРАК].

По внешнему облику, и по характеру они являли собой совершенно противоположные типы людей: русоволосый, холодный, ироничный Чехов — сангвиник-интраверт, а пылкий и влюбчивый брюнет Левитан — холерик-экстраверт, временами впадающий в состояние черной меланхолии. Известно, что Чехов восхищался живописью Левитана, а тот — его прозой и драматургией, но что их связывало в интимно-личном плане, помимо шалостей и общих подруг, трудно сказать. Однако на лицо неопровержимый исторический факт — они были нежными, закадычными друзьями. Об этом в частности свидетельствуют письма Левитана Чехову, приводимые в конце этой главы.

Михаил Павлович Чехов в своих воспоминаниях о старшем брате «Вокруг Чехова» нарисовал очень выразительный портрет Левитана:

У Левитана было восхитительно благородное лицо, — я редко потом встречал такие выразительные глаза, такое на редкость художественное сочетание линий. У него был большой нос, но в общей гармонии черт лица это вовсе не замечалось. Женщины находили его прекрасным, он знал это и сильно перед ними кокетничал. Для своей известной картины «Христос и грешница» художник Поленов взял за образец его лицо, и Левитан позировал ему для лица Христа. Левитан был неотразим для женщин, и сам он был влюбчив необыкновенно. Его увлечения протекали бурно, у всех на виду, с разными глупостями, до выстрелов включительно. С первого же взгляда на заинтересовавшую его женщину он бросал все и мчался за ней в погоню, хотя бы она вовсе уезжала из Москвы. Ему ничего не стоило встать перед дамой на колени, где бы он ее ни встретил, будь то в аллее парка или в доме при людях. Одним женщинам это нравилось в нем, другие, боясь быть скомпрометированными, его остерегались, хотя втайне, сколько я знаю, питали к нему симпатию. Благодаря одному из его ухаживаний он был вызван на дуэль на симфоническом собрании, прямо на концерте, и тут же в антракте с волнением просил меня быть его секундантом. Один из таких же его романов чуть не поссорил его с моим братом Антоном навсегда [ЧМП].