Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Осенью 1896 года у Левитана диагностировано тяжелое заболевание сердца. Обеспокоенный слухами о том, что «Левитан серьезно болен» (письмо Ф. О. Шехтелю от 18 декабря 1896 г.) Чехов, посетив 20–21 декабря Москву, заехал и к Левитану. После встречи с другом он записал в дневнике:

21 дек. У Левитана расширение аорты. Носит на груди глину. Превосходные этюды и страстная жажда жизни [ЧПССП. Т. 6. С. 255].

8 февраля 1897 г. Левитан писал Чехову:

На днях я чуть вновь не околел и, оправившись немного, теперь думаю устроить консилиум у себя, во главе с Остроумовым, и не дальше, как на днях.

15 февраля в дневнике Чехова появилась запись:

Вечером был у проф. Остроумова; говорит, что Левитану «не миновать смерти» [ЧПССП. Т. 17. С. 224].

4 марта Чехов посетил Левитана на дому и сам выслушивал его, о чем сообщал в письме от 7 марта Федору Шехтелю:

Я выслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует. Вместо звука тук-тук слышится пф-тук. Это называется в медицине — «шум с первым временем» [ЧПССП. Т. 6. С. 301].

К тому времени Чехов и сам был уже серьезно болен. После обострения туберкулезного процесса он с 25 марта по 10 апреля находился в клинике профессора Остроумова. Об этом он писал 2 апреля 1897 г. брату Александру

Дело вот в чем. С 1884 года начиная у меня почти каждую весну бывали кровохаркания. В этом году, когда ты попрекнул меня благословением святейшего синода, меня огорчило твое неверие — и вследствие этого, в присутствии г. Суворина, у меня пошла кровь. Попал в клиники. Здесь определили у меня верхушечный процесс, т. е. признали за мной право, буде пожелаю, именоваться инвалидом. Температура нормальная, потов ночных нет, слабости нет, но снятся архимандриты, будущее представляется весьма неопределенным и, хотя процесс зашел еще не особенно далеко, необходимо все-таки, не откладывая, написать завещание, чтобы ты не захватил моего имущества. В среду на Страстной меня выпустят, поеду в Мелихово, а что дальше — там видно будет. Приказали много есть. Значит, не папаше и мамаше кушать надо, а мне. Дома о моей болезни ничего не знают, а потому не проговорись в письмах по свойственной тебе злобе [ЧПСП. Т. 6. С. 323].

Когда Чехов, находясь в Ницце, узнал, что Левитан стал академиком, он саркастически заметил в письме к сестре от 16 (28) апреля 1898 г.:

Антокольский говорил между прочим, что Левитан получил звание академика. Значит, Левитану уже нельзя говорить ты [ЧПСП. Т. 7. С. 202]

Напомним, что сам Антон Чехов был выбран в почетные академики Петербургской академии наук лишь в 1900 году [307]. В письме от 7 февраля 1900 г. (полностью его текст см. ниже) Левитан иронизирует по этому поводу:

Хоть я и простой академик, но тем не менее я снисхожу к тебе, почетному, и протягиваю тебе руку. Бог с тобою.

Следует отметить, что традиционно в популярной литературе отношения Чехов — Левитан принято преподносить читателю в особом «умилительно-слащавом» освещении, как «святую, чистую и возвышенную дружбу». В действительности это была дружба двух творческих личностей, больных, амбициозных, самолюбивых и очень раздражительных. В ней сталкивались и взаимное притяжение, и обиды, и ревность, и многое другое из сферы человеческих эмоций, проявляющихся при близких отношениях между людьми.

Отзывы Левитана о чеховской прозе часто преломляются через призму его собственного мировидения как живописца-пейзажиста. Так, например, в июне 1891 г. он пишет:

Дорогой Антоша!

‹…› Я внимательно прочел еще раз твои «Пестрые рассказы» и «В сумерках», и ты поразил меня как пейзажист. Я не говорю о массе очень интересных мыслей, но пейзажи в них — это верх совершенства, например, в рассказе «Счастье» картины степи, курганов, овец поразительны.

Однако порой Левитан позволял себе, подразнивая Чехова, сравнивать его писателями-«второразрядниками», хотя в письмах третьим лицам никогда не отзывался о его прозе критически. Чехов же, при всем своем пиетете по отношению к живописи друга, под настроение мог его за глаза куснуть. Так, «заглянув» в мастерскую Левитана в середине января 1895 года, он писал затем 19 января А. С. Суворину:

Был я у Левитана в мастерской. Это лучший русский пейзажист, но, представьте, уже нет молодости. Пишет уже не молодо, а бравурно. Я думаю, что его истаскали бабы. Эти милые создания дают любовь, а берут у мужчины немного: только молодость. Пейзаж невозможно писать без пафоса, без восторга, а восторг невозможен, когда человек обожрался. Если бы я был художником-пейзажистом, то вел бы жизнь почти аскетическую: употреблял бы раз в год и ел бы раз в день [ЧПСП. Т. 6. С. 14–15].

Примечательно, что негативно отозваться о живописи Левитана Чехов позволил себе лишь один раз и только в письме к Суворину (sic!) — никому другому он ничего подобного никогда не говорил. Да и вообще, несмотря на «типовые пороки», присущие любой художественной среде, — зависть, злословие о товарищах по искусству, сплетни всякого рода и т. п., о Левитане ни в публичной критике, ни за глаза, никто плохо не отзывался. Александр Головин — сотоварищ Левитана по МУЖВЗ, будучи уже известным художником, членом объединения «Мир искусства», писал:

Основной чертой Левитана было изящество. Это был «изящный человек», у него была изящная душа. Каждая встреча с Левитаном оставляла какое-то благостное, светлое впечатление. Встретишься с ним, перекинешься хотя бы несколькими словами, и сразу делается как-то хорошо, «по себе» — столько было в нем благородной мягкости.

‹…› Левитан был одним из тех редких людей, которые не имеют врагов, — я не помню, чтобы кто-нибудь отрицательно отзывался о нем. К нему влеклись симпатии всех людей [308].

При всех житейских неурядицах, болезненном раздражении, депрессиях и мелких обидах на бытовой почве Чехов и Левитан по жизни были действительно близкими людьми. Это проявлялось и в их совместных молодецких шалостях, и в отношении к искусству, и в готовности прийти на помощь друг другу, в том числе и в денежных делах.

В первых числах сентября 1897 г. Чехов уезжает во Францию, сначала в Париж, затем в Бордо, Беариц, Байону, а из нее через Тулузу в Ниццу.

А. П. Чехов — М. П. Чеховой, 25 сентября (7 октября) 1897 г. (Ницца):

В Ницце тепло; очаровательное море, пальмы, эвкалипты, но вот беда: кусаются комары. Если здешний комар укусит, то потом три дня шишка. Мой адрес для писем: France, Nice, Pension Russe. Этот пансион содержит русская дама, кухарка у нее русская, и щи вчера подавали русские, зеленые. Мне хорошо за границей, домой не тянет; но если не буду работать, то скоро вернусь в свой флигель. Праздность опротивела. Да и деньги тают, как безе.

Кланяйся своим подругам и будь здорова. ‹…› Твой Antoine.

Как здоровье Левитана? Напиши, пожалуйста [ЧПСП. Т. 7. С. 57].