Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Одной из самых интересных и важных, с литературно-исторической точки зрения, страниц биографии Антона Чехова является история его дружбы с Николаем Лесковым, его старшим современником и любимым писателем. Историки литературы делают особый акцент на том разностороннем влиянии, которое Лесков, как писатель и мыслитель, оказал на творчество Чехова.

В решении и художественном воплощении вопросов о народе, религии, нигилизме Чехов оказался ближе именно к Лескову, который осмысливал эти проблемы не с социально-политической, как казалось современной ему критике, точки зрения, а с философской, нравственно-этической, национально-исторической. ‹…› Влияние Лескова на мастерство Чехова заметно и в области поэтики в использовании несобственно-прямой речи и приемов комического, в сфере бытописания и детализации ‹…›, и на уровне жанровой составляющей, прежде всего в области малых жанров, водевиля, рассказа-притчи, «святочного» рассказа [МАЛИНОЧКА].

К этому следует еще добавить сказ, как форму организации текста, с его ориентацией на чужой тип мышления и социальной привязанностью повествователя к определенной социальной среде. А вот узорчатая ткань лесковских текстов, их перенасыщенность диалектизмами и образной простонародной лексикой — все то, что через неполных полвека станет своего рода визитной карточкой русской орнаментальной прозы 20-х годов, Чеховым-стилистом явно воспринималось как художественные излишества. Потому, восхищаясь мастерством Лескова, Чехов от его орнаментализма тщательно дистанцировался. С учетом особого акцента настоящей книги на еврейскую проблематику особенно важным оказывается и то обстоятельство, что Лесков является первым русским писателем-классиком в чьих художественных произведениях евреи выступают как самостоятельные персонажи. В некоторых лесковских повествованиях они выходят даже на первые роли, становясь при этом, однако, объектами для злой сатиры автора. В произведениях Чехова еврейские персонажи и образы, всегда яркие и идейно значимые, встречаются не очень часто. В их представлении русскому читателю он выступал как последователь Лескова, создававшего портреты реальных людей, а не шаржированные типажи. При этом Чехов, глубоко осмыслив идейные и стилистические «перегибы» своего предшественника, не разделял евреев от русских глухой стеной отчуждения, а, напротив, всегда сводил их друг с другом — в страстях, конфликтах, любви и горе, во всем том, что в чеховском мировидении звучало как «просто из жизни».

Интерес Лескова к еврейству, проявившийся уже в его ранних статьях 1860-х гг., не оставлявший его в 1870-е гг., сохранялся вплоть до конца его жизни.

…отношение к еврейству у Лескова — двойственное: с одной стороны, он выставляет на «суд» «жидовскую неправду» («Владычный суд»), с другой — стремится уяснить особенности еврейского национального характера и исторического бытования евреев в России для того, чтобы найти пути решения еврейского вопроса («Еврей в России») [ЛЕВИН С.]

Яркий бытописатель эпохи «шестидесятников» Лесков резко выступал против радикального нигилизма — романы «Никуда» (1864), «На ножах» (1870), и за это был занесен либерально-демократической критикой в «черный список» как правый реакционер. Это «пятно» оставалось на его общественной репутации до конца жизни, несмотря на то, что с конца 80-х годов Лесков, сблизившись со Львом Толстым [96] «Я всегда с ним в согласии и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не могу разделять: мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума» — из письма Н. С. Лескова к В. Г. Черткову [ЛЕСКОВ-СС Т. 10. С. 356]. , стал писать в резко обличительном, особенно в отношении бытовых пороков православной церкви, тоне.

Мои последние произведения о русском обществе весьма жестоки. «Загон», «Зимний день», «Дама и фефела»… Эти вещи не нравятся публике за цинизм и прямоту. Да я и не хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да читает. Я знаю, чем понравиться ей, но я не хочу нравиться. Я хочу бичевать её и мучить [ФАРЕСОВ. С. 311].

Будучи по жизни глашатаем самых разных идей, Лесков в политическом плане выступал как «безыдейный» писатель. Горький, например, обособлял его в кругу литераторов пореформенной поры от лиц более четкой и вместе с тем более узкой идеологической ориентации:

Лесков — совершенно оригинальное лицо русской литературы: он не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал, не консерватор [ГОРЬК-СС. Т. 24. С. 235].

В силу независимости своего характера Лесков не желал быть ангажированным каким-либо направлением тогдашней общественной мысли.

Ни в 60-е — 70-е, ни в 80-е — 90-е годы:

Критики не знали, как быть с Лесковым — с каким общественным направлением связать его творчество. Не реакционер (хотя объективные основания для обвинения его в этом были), но и не либерал (хотя многими чертами своего мировоззрения он был близок к либералам), не народник, но тем более и не революционный демократ. Независимость во взглядах, желание отстаивать свою точку зрения — все эти факторы отразились на своеобразном характере лесковского даровании [ГР-ЭЙХ].

В частности, Лесков старался дистанцироваться и от свойственного консерваторам-охранителям оголтелого юдофобства и ксенофобии. Об этом свидетельствуют отдельные фрагметы из его переписки:

Н. С. Лесков — Е. Ахматовой, 3 мая 1881 г: «Я по убеждениям не принадлежу к юдофобам» [ВМ-ЛЕСК. С. 324];

Н. С. Лесков — К. А. Греве, 5 декабря 1888 г.: «„Единство рода человеческого“, — что ни говорите, — не есть утопия; человек прежде всего достоин участия, к какой бы национальности он ни принадлежал».

По поводу своих очерков «Религиозные обряды евреев» (1880), Лесков пишет А. С. Суворину 25 декабря 1879 г.:

Маслову даны известные Вам очень интересные очерки жидовской веры. Их еще нет в этом №, хотя я уже прочел корректуру. Конечно, это пойдет с нового года. Это хорошо, но там поставлено грубое заглавие: «Жидовская вера». Это, собственно, я подделывался к Вам, но, по-моему, это грубо… Не благоволите ли поставить «Набожные евреи»? Я бы очень об этом просил, см. «Письма» в [ЛЕСКОВ-НС].

Суворин, никогда словом «жид» не брезговавший, эту просьбу уважил.

Пытаясь определить своё собственное отношение к евреям, Лесков уже в 70-х годах столкнулся с определенного рода этической дилеммой. В бытовом плане, он, как декларативно русский-православный человек, не любил и боялся враждебных Христу иудеев. Но стоило только еврею принять христианскую веру, и он его уже не страшил. Так, например, Н. С. Лесков был знаком с Яковом Александровичем Брафманом, выкрестом-юдофобом, автором изданной им в 1869 г. (в 1875–1882 гг. вышло второе дополненное издание) за государственный счет «Книги кагала», и относился к нему с симпатией. Об этом свидетельствует тогда начинающий, а впоследствии известный историк еврейского народа и публицист Семен Дубнов