Марк Уральский - Бунин и евреи

В лице Андрея Седых Бунин имел человека, на которого он мог положиться во всех своих делах и без церемоний обратиться с той или иной просьбой и который неустанно проявлял должную расторопность и заботливость по отношению к старому писателю. Об этом в частности свидетельствуют письма Бунина к А. Седых в книге «Далекие близкие» и М. Вейнбауму, публикуемые в гл. V.:

«…когда война кончилась и цензуру отменили <���…> Бунин начал писать длинные письма. Во Франции был еще настоящий голод, посылки и даже деньги мало помогали. Письма Ивана Алексеевича <���…> были полны жалобами на недоедание, на болезни, на страшную дороговизну и полное отсутствие денег. С 47 года и до конца жизни Бунина приходилось в частном порядке собирать для него деньги среди богатых людей».

Далее Седых повествует о своем посредничестве в улаживании разногласий между Буниным и американским издателем М. Б. Танько, взявшимся за 300 гонорара для Бунина выпустить в свет новый вариант сборника «Темные аллеи», и о «…событии <���в конце 47 года>, которое вызвало у Бунина даже не гнев, а подлинный припадок ярости».

«В некоторых эмигрантских газетах в Париже и в Сан-Франциско, появились статьи, явно порочащие имя Бунина. Автор одной из этих статей, покойный ныне И. Окулич 81,обвинял Бунина в том, что он “перекинулся” к большевикам, бывал в советском посольстве и чуть ли не успел съездить в СССР. Литературный критик Г. П. Струве счел нужным выступить в “защиту” Бунина и сделал это столь неудачно и в такой двусмысленной форме, что <���…Бунин> прислал через меня в редакцию “Нового Русского Слова” письмо резкого содержания по адресу Струве и Окулича.

После обсуждения вопроса с М. Вейнбаумом и длительной переписки с Буниным письмо решено было не печатать. Но Иван Алексеевич очень болезненно пережил весь эпизод и 18 августа 47 г. написал мне: “Милый друг Яшенька. Тысячу лет ни звука от Вас. Где Вы, как Вы и что? Что мои “Темные аллеи”? Переводятся? Надеюсь, да, но кем? <���…>”».

Затем Седых приводит текст «ругательного» письма Бунина в редакцию «Нового русского слова», которое слово в слово повторяет письмо писателя Марье Самойловне Цетлиной от 25 октября <���см. в гл. V>. Не считая удобным проявлять излишние эмоции в переписке с Вейнбаумом – человеком ему покровительствующим, но в личном плане малознакомым, Бунин, ничуть не сдерживая своего крайнего раздражения в письме к «Яшеньке», проговаривается о несбыточной мечте, которую он явно лелеял где-то в самых потаенных глубинах души:

«…если бы я поехал, я был бы миллионер, имел бы дачи, автомобили и т. д. Я остался доживать свои истинно последние дни в истинной нищете да еще во всяческих болезнях старости. Кто поступил бы так на моем месте? Кто?»

Говоря о спекуляциях по поводу якобы изменившегося после войны и победы СССР над германским фашизмом отношения Бунина к «советской власти и большевизму», Седых цитирует слова писателя из его выступления «21 июня 1949 года в Париже, в Публичном собрании по случаю 150-летия рождения А. С. Пушкина», где тот однозначно заявил:

«Не поколеблено одно: наша твердая вера в то, что Россия, породившая Пушкина, все же не может погибнуть, измениться в вечных основах своих и что воистину не одолеют ее до конца силы Адовы».

Вся последующая переписка с тяжело больным, капризным и подозрительным Буниным, которую публикует Седых, показывает, сколь непростыми были его труды по улаживанию конфликтных ситуаций, возникавших вплоть до начала 1950-х годов вокруг Бунина, сборам средств для его жизнеобеспечения, несмотря на все бунинские «горячо благодарю Вас, дорогой мой, за то живое и усердное внимание, которое Вы проявляете ко мне», «раскаиваюсь в своей болезненной запальчивости» и т. п.

Особенно трудно было Седых отстаивать имидж Бунина в глазах общественности в вопросах, касающихся бунинских оценок своих современников – писателей и поэтов. Напомним, что в своей речи на 50-летнем юбилее газеты «Русские ведомости» 6 октября 1913 года Бунин, говоря без экивоков, охаял всю новейшую русскую литературу. Тогда «против Бунина восстали прежде всего литераторы, прямо или косвенно задетые им, либо те, кто был шокирован страстностью и непримиримостью его речи. По <���их> мнению <���…> Бунин “омрачил почтенный юбилей неуместной речью, полной нападок на современную литературу ”<���…>. 3. Зинаида Гиппиус назвала выступление Бунина “неожиданной и бестактной выходкой”, “Московская газета” обвиняла его в “сердитом недовольстве современностью, ее вкусами, привычками и симпатиями”» 82.

По прошествии почти 40 лет Бунин повторил этот критический залп в своей книге очерков «Воспоминания», увидевшей свет в Париже в 1950 году, декларируя таким образом неизменность своих литературных пристрастий и убеждений. Особенно досталось Горькому, Бальмонту, Блоку, Есенину и Маяковскому. «Воспоминания» читались Буниным на публике и неизменно создавали ощущение неловкости, а у многих, особенно молодежи, вызывали открытое возмущение: слишком силен был содержащийся в них эмоционально-обличительный заряд. Даже такой близкий в те годы Бунину человек, как Георгий Адамович, и тот укорял его в высокомерии, показавшемся критику «наполовину основательным, наполовину ошибочным» 83.

С точки зрения литературного жанра мемуаристки сегодня «Воспоминания» Бунина представляются «работой уникальной» 84, ибо: «…находясь в зазоре между собственно мемуарами и публицистикой, она при всех сложностях идентификации ее жанровой природы, тем не менее воспринимается как предельно целостное и концептуальное высказывание. К такого рода структурам давно применяется понятие цикла, внутренняя смысловая природа которого определяется соотнесенностью фрагментов в общей архитектуре целого. Взятое по отдельности (даже с учетом своего истинного происхождения, которое может и не быть связанным с данным циклом), каждое слагаемое сверхтекстового образования будет резко редуцировано с точки зрения своей семантики, лишено того контекстуального значения (особенно важного в “итоговых”, наделенных явным исповедальным “заданием” сборниках), которое сообщил ему автор. <���…>Поэтому <���…> намерение выбрать из “Воспоминаний” “те очерки, в которых раскрывается образ самого автора, его взгляды на литературу” <���…> обессмысливает сам текст-первоисточник» 85

Однако современники воспринимали «Воспоминания» как сугубую критику, причем высказываемую с позиций самовосхваления и помпадурства. Если Бунин в чем-то и бывал прав в своем «самовидении», и «многое из того, что он писал, было справедливо», то, как считает толерантный Седых, «оценку он давал беспощадную, а по форме очень уж жестокую»: