Максим Кантор - Чертополох и терн. Возрождение Возрождения

Характерно то, что уже в 60–70-е гг. (и это существенно для понимания работ Шагала) появились теории «еврейской революции» в России, разоблачения заговора сионистов (Парвус и т. п.), доказывающие, что количество еврейских комиссаров, чекистов — евреев по национальности, начальников лагерей — евреев и т. д., — доказывает заговор евреев против русского народа, коему революция была нежелательна. Значительную роль в создании такой точки зрения (основанной на выборочной фактографии) сыграл Солженицын. Привычный аргумент возражения этой точке зрения (мол, евреи, покидая черту оседлости, не знали, куда податься, потому шли в революцию) не имеет решающего значения. Не столь важно и то, что Дзержинский, Менжинский, Абакумов, Ежов и Берия — не евреи. Важно, но настолько очевидно, что не произносится, то, что один народ не может сочинить историю другому народу: у всякого народа — своя история. Гораздо важнее иное. Доказано фактически и не может отрицаться никем, что по степени угнетения личности, по партийной дисциплине, по степени подчинения общества воле диктатора и по репрессивным мерам в отношении населения — гитлеровская Германия и сталинская Россия тождественны. Эти ретроимперии в считаные годы установили истребительную политику в отношении людей и в отношении культуры. Тот факт, что в гитлеровской Германии именно евреи стали жертвами, подверглись массовому уничтожению, показывает, что евреи не могут являться авторами такого рода концепций. В сталинской России постепенно также подошли к антисемитской кампании в послевоенной период, отстав в этом отношении от Германии ненадолго; незначительное опоздание сталинизма — не делает «евреев» авторами революции и «имперской» политики. Евреи если и могли принимать участие в подготовке революции (любой революции), то в строительстве империи (любой империи) пригодиться уже не могли. Фермент еврейства антагонистичен имперскому сознанию в принципе; дальнейшие меры, принятые в Советской России по исключению евреев из руководства, ограничению прав и т. п., — вполне соответствовали имперским стандартам.

Марк Шагал, становясь «революционным» художником в Витебске и Петербурге, — следовал программе освобожденного «избранного» народа, бесправного труженика (судьбу которого он, без сомнения, мог ассоциировать с судьбой бесправного еврея); революция для Шагала была строительством того общежития, которое описал Исайя — где лев лежит рядом с ягненком, а мальчик гладит гадюку; в определенном смысле такое общежитие можно назвать «глобалистским» (в современной терминологии), ни в коем случае не национальным. Так Шагал понимал перемены — но мутации шли весьма быстро; и он еще до окончательного отъезда из России в Европу успел увидеть, как они идут.

Мир обязан русской революции — идеей свободных республик и деколонизацией; но мир обязан русской революции в еще большей степени тоталитарными режимами и лагерями. Процессы, порожденные революцией, дали силы новому типу империализма.

В сущности, возмущение Маркса капитализмом не уникально. Законы Моисеевы, христианские заповеди и философия Просвещения говорят о том же. Категорический императив Канта не допускает использования другого человека как средства достижения своих целей. В этом отношении ключевая посылка пресловутого Коммунистического манифеста («свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех») является сугубо кантианской; а в реальности Коммунистический манифест стал причиной массовых смертоубийств.

Ленин в своем сочинении «Три источника, три составные части марксизма» не упоминает ни Канта, ни Данте — тогда как они также являются предтечами утопии марксизма. Ссылка на флорентийца в предисловии к «Капиталу» не случайна — проект Маркса сопоставим с христианской монархией, предложенной Данте как лекарство миру. Как и «Монархия» Данте, рьяно использовавшаяся Муссолини, так и программа Маркса была интерпретирована сообразно нуждам империи; проповеди о республике равных всегда служат основанием имперской концепции. Сам Данте эволюцией своей «Комедии» показал, как неумолим процесс: начинал как гвельф, закончил как гибеллин. Империя, — считает Данте, бывший республиканец, — сплавляет различные культуры, ликвидирует усобицы ради пирамидального порядка.

И если во время Первой мировой войны решили не отдавать жизнь за прихоть императора, то потом постановили отбирать жизни на революционные нужды. Согласно коммунистической доктрине, государство должно отмереть, но на переходном этапе роль государственного насилия возрастает — и это воспринималось как необходимость.

Доказательством республиканских намерений был выход России из империалистической войны. Ленин сначала дал волю российским колониям, затем решил вернуть — и даже расширить границы. «…и по отношению к Германии мы прощупали международное положение». И это «прощупывание» показало: а) «приближение наших войск к границам Восточной Пруссии привело к тому, что Германия вся „закипела“»; б) «без гражданской войны советскую власть в Германии не получишь»; в) «в международном отношении другой силы для Германии, кроме как Советская Россия, нет». (Ленин В. И. Политический отчет ЦК РКП(б) на IX конференции РКП(б) 22 сентября 1920 г. // Исторический архив. 1992. № 1. С. 18–19). Рейд на Варшаву (Тухачевского и той самой Конармии, подарившей Бабелю тему Исхода) неудачен; тысячи солдат Красной армии сгинули в польских лагерях Стшалково и Тухоль; важно то, что это имперский жест. В течение двух десятков лет Сталин колонии вернет, в ходе Второй мировой войн расширит территорию империи за счет стран социалистического лагеря.

Революция говорила, что цель — это единение пролетариев, а война — это прихоть богачей, а революция — вот война бедняка. Резонанс интернациональной концепции республики был огромен. Слова «мировой пожар» произносили с гордостью, надеялись, что в огне сгорит многовековая система угнетения человека человеком.

Революция, дабы противостоять миру капитализма, сплотила общество в военный лагерь. Провозгласили, что насилие над инакомыслящими — временная мера, но вкус к насилию прижился. В свое время Марат сказал: «революция будет длиться столько, сколько потребуется для полного торжества идей революции». Он имел в виду казни: жертв будет столько, сколько потребуется, чтобы накормить революционную империю.

Диктаторами становились те самые люди, кто в начале политической карьеры присягали идеалам марксизма (как Муссолини и Сталин или позже Кастро с Мао) или идеям социализма (как Гитлер). Покончив с прежними империями, революция дала жизнь, так сказать, ретроимпериям.